Дерево растёт в Бруклине - [25]

Больше всего им нравилось мыть актовый зал. Джонни вытирал пыль с пианино и при этом пробегал пальцами по клавишам. Начинал наигрывать аккорды. Кэти садилась в переднем ряду и просила его спеть. Он пел ей сентиментальные песенки, бывшие тогда в моде: «Она знавала лучшие дни» или «Я прячу от тебя свое сердце». Люди, жившие поблизости, просыпались среди ночи. Лежали в теплых постелях, прислушивались сквозь дрему и бормотали друг другу:

– Что там делает этот парень? Не знаю, кто он, но его место на сцене. На сцене.

Иногда Джонни танцевал на небольшом возвышении, как на сцене. Грациозный, красивый, очаровательный, он был так восхитителен каждой жилкой своего существа, что, когда Кэти смотрела на него, ей казалось, ее сердце вот-вот разорвется от счастья.

В два часа ночи они шли в обеденную комнату для учителей, где стояла газовая плита, и варили кофе. В шкафу у них была припасена банка сгущенного молока. Они наслаждались обжигающе горячим кофе, который наполнял комнату ароматом. Ржаной хлеб и сэндвичи с вареной колбасой тоже были необычайно вкусными. Иногда после еды они шли в комнату отдыха для учителей с кушеткой, покрытой цветастой тканью, ложились на нее и обнимались.

Напоследок они выбрасывали мусор из корзин, и Кэти выбирала оттуда кусочки мела побольше и огрызки карандашей подлиннее. Она уносила их домой и складывала в коробку. Позже, когда Фрэнси подросла, она чувствовала себя богачкой – столько у нее оказалось мелков и карандашей.

На рассвете Кэти и Джонни уходили, а школа стояла вымытая, протопленная и сияла чистотой в ожидании дневной уборщицы. Они шли домой, глядя, как гаснут звезды на светлеющем небе. Проходили мимо булочной, из пекарни в полуподвале пахло только что испеченными булочками. Джонни забегал и покупал на один никель горячих пончиков, прямо из печи. Придя домой, они завтракали теплыми сладкими пончиками с горячим кофе. Потом Джонни выходил купить утренний номер «Америкэн» и читал вслух новости, сопровождая комментариями, пока Кэти убиралась в комнатах. Днем они обедали тушеным мясом с лапшой или еще чем-нибудь столь же вкусным. После обеда ложились спать и спали, пока не наступит пора идти на работу.

Они получали пятьдесят долларов в месяц, приличная зарплата по тем временам для людей их круга. Они жили и не тужили, хорошая была жизнь… счастливая, полная маленьких приключений.

И они были так молоды и так любили друг друга.

Через несколько месяцев Кэти обнаружила, что беременна – это повергло их в искреннее изумление, если не в ужас. Кэти сказала Джонни, что у нее «это самое». Сначала Джонни растерялся и смутился. Он не хотел, чтобы она и дальше работала. Кэти ответила – до сих пор, пока не удостоверилась, что у нее «это самое», она же работала и чувствовала себя прекрасно. Она убедила его, что работа не причинит ей вреда, и он согласился. Она продолжала работать, пока живот не вырос настолько, что она уже не могла наклоняться и мыть под партами. Вскоре она провожала Джонни до школы, а потом лежала на кушетке, на которой они больше не занимались любовью. Всю работу Джонни теперь выполнял в одиночку. В два часа ночи он неуклюже делал бутерброды и разогревал кофе. И все равно они были очень счастливы, только по мере приближения срока Джонни нервничал все сильнее.

Морозной декабрьской ночью у Кэти начались схватки. Она лежала на кушетке и терпела, не хотела говорить Джонни, пока он не закончит уборку. По дороге домой боль стала невыносимой, и она не сдержалась, застонала, и Джонни догадался, что ребенок родится совсем скоро. Он отвел ее домой, уложил в постель, не раздев, укрыл теплым одеялом и побежал через весь квартал к миссис Джиндлер, повитухе. Он умолял ее поторопиться. Добрая женщина чуть не свела его с ума своими сборами. Она вынула дюжину папильоток из волос. Она никак не могла найти вставную челюсть, а выходить из дома без нее не желала. Джонни помогал ей в поисках и обнаружил челюсть в стакане с водой на полочке за окном. Вода превратилась в лед, и челюсть вмерзла в него, так что пришлось растапливать лед, чтобы вынуть челюсть. Покончив с этим, миссис Джиндлер стала делать оберег из кусочка освященного пальмового листа, взятого с алтаря в Вербное воскресенье. К нему она приложила образок с изображением Божьей Матери, синее птичье перышко, обломок лезвия от перочинного ножа и какой-то стебелек. Связала эти предметы вместе обрывком грязного шнура из корсета женщины, которая родила двойняшек, промучившись всего десять минут. Готовый оберег она побрызгала святой водой – считалось, что вода взята из иерусалимского колодца, из которого – так считалось – однажды утолил жажду Иисус. Повитуха объяснила щеголеватому юноше, что этот оберег уменьшит страдания роженицы и подарит ему прекрасного здорового ребенка. Наконец она взяла свой крокодиловый саквояж – хорошо знакомый всем окрестным жителям, причем самые маленькие верили, что именно в этом саквояже их в свое время доставили мамам, – и на этом сборы закончились.

Кэти кричала от боли, когда они вошли. В квартире толпились соседки, они стояли везде, молились и вспоминали, как сами рожали.