Дерево даёт плоды - [53]
X
Шестой день. У нас нет ни гроша, не хватило времени сбегать к родителям Ганки за деньгами, ни завод, ни комитет не ответили на телефонограмму, от староства трудно ожидать какой‑либо помощи, поскольку распространился слух, якобы город принимает переселенцев, и уже вчера семь поездов застряли на станции, блокируя движение, а несколько тысяч человек ринулись на штурм домов, магазинов и улиц. Ночью дело доходило до стычек между переселенцами и немцами, между польской охраной промышленных предприятий и патрулями комендатуры города, стрельба продолжалась до самого утра.
Шестой день. Питаемся картошкой, консервами и кашей, полученными в дар от коменданта. Юзефович выклянчил у своего нового начальника мешок сахару и ящик мармеладу и отправился торговать на вокзал. Может, притащит что‑нибудь путное.
В раздумье я дожидался рабочих, еще раз подсчитывал грузы в блокноте и размечал маршрут, время от времени косясь на город и завод. Придут или не придут? Правда, я верил слову коменданта, но минувшая ночь могла перечеркнуть наши планы. Прикидывался спокойным, хоть никто за мной не наблюдал. Плотник сколачивал последние доски настила, проложенного от железнодорожной ветки к баржам. Блондин с винтовкой в руке стоял на страже у картофелехранилища, остальные во главе с инженером Козаком принимали машины и присматривали за эшелоном. Козак вернулся с утвержденным в штабе списком машин, но вагонов не получил. К счастью, большинство машин было уже погружено, и комендант согласился на время предоставить нам эти вагоны. Водным путем отправлялось лишь дополнительное оборудование для модельного, литейного и кузнечного цехов, а также картофель.
Наконец я увидел человек сорок, марширующих в воинском строю в сопровождении молоденького солдатика с монгольским лицом. По команде они остановились, а солдатик уселся, достал из жестяной коробки длинную американскую сигарету, разломил ее пополам и закурил. Теперь настал мой черед. Как всегда, я сначала внимательно всматривался в лица, обошел группу вокруг, приказал выйти вперед тем, кто был в шапках горных стрелков и кителях вермахта. Нет, никого знакомого… Я выкрикнул несколько команд, люди рассыпались в цепь и быстро разделись до пояса, сложив одежду ровными стопочками. Подняли руки. Нет, никакой эсэсовской татуировки.
Зычным голосом я отдавал приказания, которые, оказывается, знал довольно хорошо. Но все же удивился, услышав свой голос. Словно кричал во мне чужой человек. Потом я понял, что эти команды, осевшие на дне памяти, запомнились мне вместе с их звуковой окраской, что они исторгаются с той же громкостью, с какой некогда запечатлелись в сознании. Крик подстегивал память тем ощутимее, что немедленно находил отзвук. Люди выполняли команды молниеносно, даже не скрывая удовольствия, что слышат родную речь, столь знакомо звучащую. Я не сомневался, что они видят во мне благодаря этим зычным окрикам кого‑то очень призычного, близкого. Между мной и этими людьми, казалось, возникла некая магическая связь, ибо я обращался к ним на зашифрованном языке тайного ритуального действа.
Они построились в одну шеренгу, повернулись направо, побежали, держа, как положено, интервал, к хранилищу, возле которого лежали вилы с шариками на концах зубьев, лопаты и тачки. Двадцать человек нагружали, двадцать отвозили, периодически меняясь местами. Двадцать, двадцать, двадцать — записывал я в блокноте. Рабочая сила, да, только рабочая сила. Они не внушали ненависти или злобы, напротив — должен признаться, что мне их было попросту жаль, ведь они переживали свою объективную трагедию.
Если бы не эта жалость, я устроил бы гонку, лупил бы медлительных, заставил бы весь отряд кататься по гравию и бетону, ибо все же чего‑то не хватало в наборе команд, за которыми следом тянулись воспоминания.
Через два часа я объявил перерыв. Они улеглись на траве возле своих рубашек и пиджаков, но я видел, что внимательно наблюдают за мной. Солдатик с монгольским лицом спросил, немец ли я, а когда услышал отрицательный ответ, осклабился и восхищенно сплюнул. Тут на набережную привезли огромные ящики с завода, и Козак принялся распределять людей.
— Возьмите моих! — крикнул я.
— Это не картошка, — сказал Шатан. — Могут навредить со злости, ведь машины с их завода. Я их понимаю, но это расплата за все, что они у нас разрушили. Скажи им, пусть знают, что мы не бандюги.
Я сказал. Большинство работало на здешнем заводе, поэтому слушали внимательно.
— Все зависит от того, кто выигрывает войну, — заметил один из них, пожилой человек со шрамом на лбу. — Так всегда бывает. Ведь можно себе представить и противоположную ситуацию. Ни я и никто нз них не был гитлеровцем, а теперь нам приходится расплачиваться за прошлое. Мы немцы, но мы не знали о тех ужасах, про которые сейчас пишут.
— Если бы Гитлер выиграл, каждому из вас перепала бы частица этого выигрыша, — сказал я. — Но поскольку он проиграл, то вы обязаны как‑то поделить между собой поражение, не так ли? Приходится отвечать не только за себя лично.
— Пойди сюда, философ, — позвал Шатан. — Помоги.
Пальцы впивались в шершавое дерево, ощетинившееся острыми щепками, а когда тяжелые ящики очутились на наклонном настиле, мы не смогли их удержать. Со скрежетом и стоном поползли они к баржам, ломая подпорки, грозя разнести палубу. Однако я был вынужден вернуться к погрузке картофеля, предоставив товарищам заботиться об остальном. Грузили до позднего вечера, потом я передал рабочую команду сопровождающему. Человек со шрамом на лбу сам объявил поверку, пересчитал присутствующих и доложил:
Книга в 1973 году отмечена I премией на литературном конкурсе, посвященном 30-летию Польской рабочей партии (1942–1972). В ней рассказывается, как в сложных условиях оккупации польские патриоты организовывали подпольные группы, позже объединившиеся в Польскую рабочую партию, как эти люди отважно боролись с фашистами и погибали во имя лучшего будущего своей родины.
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».
Тадеуш Ружевич (р. 1921 г.) — один из крупнейших современных польских писателей. Он известен как поэт, драматург и прозаик. В однотомник входят его произведения разных жанров: поэмы, рассказы, пьесы, написанные в 1940—1970-е годы.
В антологию включены избранные рассказы, которые были созданы в народной Польше за тридцать лет и отразили в своем художественном многообразии как насущные проблемы и яркие картины социалистического строительства и воспитания нового человека, так и осмысление исторического и историко-культурного опыта, в особенности испытаний военных лет. Среди десятков авторов, каждый из которых представлен одним своим рассказом, люди всех поколений — от тех, кто прошел большой жизненный и творческий путь и является гордостью национальной литературы, и вплоть до выросших при народной власти и составивших себе писательское имя в самое последнее время.
В сборник включены разнообразные по тематике произведения крупных современных писателей ПНР — Я. Ивашкевича, З. Сафьяна. Ст. Лема, Е. Путрамента и др.
Проза Новака — самобытное явление в современной польской литературе, стилизованная под фольклор, она связана с традициями народной культуры. В первом романе автор, обращаясь к годам второй мировой войны, рассказывает о юности крестьянского паренька, сражавшегося против гитлеровских оккупантов в партизанском отряде. Во втором романе, «Пророк», рассказывается о нелегком «врастании» в городскую среду выходцев из деревни.