Дерево - [3]

Напугал он этими разговорами отца. Ведь что такое получается: только, можно сказать, другом обзавёлся, и на тебе — к морю этому стылому, где плохо заживают царапины, и голова разламывается от духоты.

Непредвиденные обстоятельства выручили — что-то там не заладилось на работе у сына, или кризис какой приключился в мировой экономике. Поездку откладывали каждую неделю, пока за окнами не установилось ненастье, и в предвкушении зимы не пожелтели листья.

Матвей Николаевич ни в какую не соглашался с тем, что на улице похолодало, и продолжал целыми днями сидеть в любимом кресле на свежем воздухе. Кутали его, как могли — кроме пледа, в меховую курточку, тёплые подштанники и ботинки с шерстяными носками. Никто не понимал, на кой сдалась ему эта веранда. Даже дуб.

- И охота тебе сопли морозить, - подзуживал он старика. - Моим маразматическим рассуждениям внимать. А в доме — и тепло, и сухо. Захотел — чайку себе налил. Захотел — спать завалился.

- Я и тут подремать могу, - не поддавался искушению Матвей Николаевич. - Рассказывай лучше, как ночь прошла. Слышал, вроде, ветер сильный был.

- Да уж. Ветки пообломало. Но ничего, мы к этому привычные. А вот жучки достали — хуже некуда.

- Что за жучки?

- Да с плодовых деревьев лезут, будь они не ладны! Даром, что благородные, а всякая гадость именно с них и прётся. Под кору, твари, забьются и долбят там что-то. Чешется — сил нет. Ты бы сказал своим: пусть ствол мне побрызгают ядом.

- Скажу, - пообещал Матвей Николаевич, слабо представляя, как он будет аргументировать странную просьбу. - Эх, кабы ноги мои слушались меня!

- Не жалей. Раз колёса твои перестали крутиться, знать, некуда тебе больше спешить. У природы всё предусмотрено — ни прибавить, ни отнять.

- Философ доморощенный! - по обыкновению наградил его эпитетом Матвей Николаевич. - Книжки тебе писать надо, молодёжь на путь истинный наставлять, а ты тут лясы со мной точишь без всяких разумных перспектив.

- В книжках толку мало.

- Почему же? Вон какая мудрость из тебя иногда прёт. Поделился бы. Или жалко?

Дерево заскрипело.

- Ещё никому и никогда не удавалось прийти к собственному счастью чужим путём.

- Ты отвергаешь опыт?

- В каком-то смысле, да, отвергаю.

- Значит, каждый должен докопаться до всего своим умом, и лишь тогда он по праву вкусит нирвану?

- Вовсе не обязательно. Чаще всего откровение снисходит на нас лишь тогда, когда мы уже не в состоянии обратить его к собственной пользе.

- Что же делать?

- Жить.

Большую часть октября Матвею Николаевичу удалось всё-таки провести в саду. Стояла сухая безветренная осень, и снег выпал только к концу месяца. Кресло перекочевало к окну на кухне, и, хотя они не могли друг друга слышать через двойное стекло, вид могучего дуба, не сгибающегося под тяжестью зимы, вселял надежды на скорый приход нового тёплого сезона.

- Папулечка, - увещевала невестка. - Отодвинься от окна. Сквозняк же.

- Ничего, - отвечал Матвей Николаевич. - Вон сколько на мне намотано всяких тряпок.

Говорил он так, но сам чувствовал, что болезнь созревает где-то внутри, вот-вот прорвётся наружу.

Так и случилось. Как-то утром он захотел подняться и не смог. Ни сам, ни с посторонней помощью. В глазах плыли мутные круги, голова налилась свинцом, и жар накатывался беспорядочными волнами. Позвали доктора, и он долго мудрил со шприцами и советами обеспокоенным домочадцам.

Сын провёл ночь в комнате больного, примостившись на диване. Просыпался и поневоле прислушивался к бессвязной речи.

- Нет! - бредил старик. - Ты не прав! Человека определяют поступки, а не обстоятельства. Это всё отговорки и попытки оправдаться.

Проваливаясь в беспамятство и снова воскресая, Матвей Николаевич провёл в постели десять долгих дней. Ничего необычного — сильная простуда, отягощенная, правда, зрелым возрастом пациента. Потому и свалила его с ног.

Едва ему позволили встать, он попросился на кухню, к тому самому окну, которое чуть не погубило его. Домашние только покачали головами, но просьбу выполнили.

За коном светило холодное зимнее солнце, играя лучами в сугробах, а на месте дерева торчал уродливый пень. Ствол дуба покоился здесь же, очищенный от веток умелым топором, кое-где распиленный на ровные чурки. Оранжевая бензопила, брошенная на время перекура, смирно отдыхала в сторонке.

- Давно собирался его убрать, - пояснил сын, заметив беспокойство на лице отца. - Старое уже, да и мешало. Беседку теперь поставлю на этом месте. Правильно, как считаешь?

Матвей Николаевич обречённо промолчал.

С этого дня он перестал сидеть у окна на кухне и сначала перебрался в гостиную, на диван, где без умолку трещал телевизор, а по экрану скакали неутомимые герои, метко стреляющие в цель, пели известные до оскомины певцы, и рассказывали не смешные анекдоты профессиональные юмористы. Затем он стал искать различные отговорки, чтобы не вставать с кровати вообще — благо, чаще всего они находились сами. К весне, хитростью и везением, ему удалось прочно закрепиться в своём последнем прибежище: под тёплым одеялом поверх удобного и мягкого матраца.

Он вдруг замолчал, отвечая на вопросы кивком головы или едва уловимым движением глаз. Даже внукам, прибегавшим для какой-либо нужды в дедушкину комнату, доставались лишь касания ослабевших рук и погасшая улыбка. Жизнь ещё теплилась в нём, но уже не цеплялась неистово, готовая в любую минуту покинуть уставшее тело. А в те короткие промежутки времени, когда ему удавалось по-настоящему заснуть, он видел себя огромным деревом, вросшим глубокими корнями в землю, которому не страшны ни ветер, ни дождь, ни зимние холода.