Деревня Пушканы - [35]

— С этим как будто покончено… Только бы эти даугавпилсские землемеры не подвели…

— Где это Гайгалниек шатается? — заметил Сперкай. — Антон без бумаги остался.

— Что с него, с ветрогона, возьмешь! — попыхал трубочкой Тонслав. — А землемерам надо было бы депешу послать. Вечером велю Анне написать.

— Да-да, депешу, прошение побыстрее чтоб…

2

В деревне Пушканы ждали письма. Всей деревней ждали ответа даугавпилсских землемеров. Письмо им написала Анна Упениек вечером того же дня, в который пушкановцы подали в Пурвиене в землеустроительную комиссию гербовые бумаги. Депеша получилась длинная: целый большой лист, в ней пушкановцы не раз напоминали даугавпилсским господам землемерам о своем существовании, а также выразили недовольство тем, что на полях мызы Пильницкого еще по сей день не поставлены межевые столбы новых хозяев и они не знают, что кому полагается. Еще добавили, что до их земли сейчас появились чужие охотники. Так как даугавпилсских землемеров рекомендовал брат депутата Варны, письмо послали в его контору. Депешу доставил на пурвиенскую почту Ивгулис Дабран, которому доверили самую резвую лошадь деревни. Пушкановцам была выдана почтовая квитанция об оплате отправленного письма. Так что были все основания ждать быстрого ответа. Известно: в конторах почтовые бумаги записываются в шнуровые книги и против записи отмечается дальнейшая судьба бумаги.

Да, в деревне Пушканы ждали ответа…

Всякий раз, как только на большаке со стороны Пурвиены показывался всадник или велосипедист, в деревне начинали гадать: почтальон это или же волостной посыльный. И ни в одной волости, наверно, так не следили за десятскими с циркулярами, как сейчас в Пушканах.

Однако письмо задерживалось, зато появилась нищенка Барбала с мешком новостей. Пробормотав привычную молитву, она без всякого понукания принялась выкладывать новости, одну другой страшнее.

В Межмуйже шалят неуловимые конокрады. У многих хозяев с пастбищ увели лучших рысаков, прямо вместе с железными путами. Отомкнули недавно купленные замки на цепях. В Трепе появился антихристов прислужник с машиной призраков. Показывает за деньги на стене живые картинки — войну, королей, беспутных женщин и другие пакости. А в Аулее стряслось кое-что пострашней. На прошлой неделе стражники схватили там крупных жуликов. За государственных землемеров выдавали себя, прирезали полосы от панских земель и казенных лугов, делали фальшивые описи хозяйств и с каждого, кто хотел землю получить, сдирали по пять и более сотен деньгами и всякое другое добро. Полволости надули, пока на умного человека не напоролись, который позвал полицейского, и тот потребовал предъявить документы. Жулики бросились бежать, но их поймали. Пытались, правда, вывернуться, врали, но их заковали в кандалы да в Даугавпилс, в острог спровадили.

— Говорят, мошенники делали все заодно с депутатом чулисовской власти Варной или с его родственником. Богоматерь милосердная, каких только жуликов Антихрист не насылает, — Барбала перекрестилась. — А что в вашей стороне нового? Не ожидаете ли вскорости свадьбы на каком-нибудь дворе или, может, собираетесь женщине какой баню истопить, чтоб мальчика родила?

— Ничего такого… все по-старому… — Пушкановцы вдруг стали необычно сдержанными. И никаких разговоров больше, никаких угощений. Людей словно ветром сдуло. Едва Барбала закончила о мошенниках-землемерах, как все мужики исчезли, а за ними, точно склевавшие в кормушке все зерно куры, разбрелись и жены, и матери. Нищенке почти ничего не перепало. Разве что детишки подали божьей страннице ломоть хлеба, малость творога и скупую горсть крупы, вот и все.

Если бы не Анна Упениек, Моника Тонслав и Езупате Спруд, которые сунули Барбале в торбу по ломтику хлеба, по комку конопляного масла, нищенка ушла бы из Пушканов с пустыми руками.

Пока приходская нищенка вешала на шею свои торбы с подаяниями, с разных концов деревенской улицы раздались шаги, стук оглобель; завидев своих кормильцев, ржали на полях и пастбищах лошади; со скрипом отворялись на дворах ворота, и вскоре по улице покатилась вереница легких повозок.

— В волостное правление умчались. Про мошенников выяснять, — проводив отца, сказал Петерис. Он зыркнул на сестру и Монику, словно именно они невесть как обидели его. — Пустые головы, вот что! — Он изо всех сил толкнул ворота.

— Думаешь, те, что пойманы в Аулее, и наших обманули? — спросила Анна.

— А то нет? Мои денежки жуликам пошли… — Петерис быстро зашагал прочь. — Иди переоденься, молотить будем! — распорядился он. — Ничего другого нам не остается, как цепами махать!

Уже давно на пушкановских дворах были заперты клети и хлева, спущены с цепей собаки, погашены в топках огни, и только в избах уехавших хозяев тускло горели прикрученные до предела фитили ламп и домашние, борясь со сном, томились на лежанках.

Хозяева вернулись с громким криком. Поносили лошадей, ставших вдруг почему-то тупыми и дурными, стучали по воротам, ругали за радостный лай собак. Коротко говоря, подняли на ноги всю деревню.

— Гульнули! Как же иначе! — Петерис шлепнул шапку о подоконник, затем надел ее. — Горе топили! — бросил он и пошел распрягать отцову лошадь.