Деревня Пушканы - [31]

— Езупа Тонслава тебе в твоих айзсаргах мало?

— Да что Езуп! — презрительно махнул рукой Антон. — Разве этот дурень смыслит что-нибудь? Вот вчера хотя бы. Посылаю его к соседям послушать, о чем там толкуют. Теперь разное ведь болтают. А этот — как баран. У тебя же светлая голова. Знаешь, начнут в айзсаргши записывать, я за тебя поручусь.

— Лучше за себя поручился бы!

Анна махнула вожжами. Лошадь рванула с места, и телега, грохоча, покатилась со двора. Анна не видела, зацепило ли Гайкалниека колесом или слегой, трясшейся на телеге, только Антон прихрамывая поплелся к забору. И вроде бы крикнул ей вслед несколько не очень лестных слов.

«Негодяй, подумать только, какой негодяй! — Анна, сердитая, тряслась на телеге по чересполосным полям и жнивью, на котором Упениеки скатывали разостланный лен. — Шпионку сделать из меня вздумал. Захотел обещаниями с толку сбить. Увижу Викентия, скажу, что тот болтал. Пускай остережется!»

К Русинихе она забежала только вечером, когда лен уже был собран и с болота привезен воз расколотых на дрова сухих пней.

— Викентий дома? — едва открыв дверь, спросила она.

Лампа в избе кузнечихи не горела, только плита бросала слабый багряный отсвет. Вдова кузнеца сидела перед печью на табуретке и чистила картошку.

— Недавно вышел. Не вернулся еще.

— Ну что ж… — Анна, помявшись на месте, собралась уходить.

— Погоди, — Русиниха подняла голову. Отсвет огня упал на изборожденное следами тяжелых переживаний и боли лицо со спокойными глазами. — Посиди, гостьей будешь!

— Спасибо, но мне некогда. Я лишь на минутку. Наши собираются затопить ригу. Будут лен сушить и два колосника ячменя. Отец хочет цепами обмолотить. Когда землемеры приезжали, почти весь ячмень засолодили, а теперь на крупу не хватает.

— Ты Викентию сказать что-нибудь хотела? — Русиниха, видно, поняла, что Анна пришла неспроста.

— Ничего особенного… Сегодня утром ко мне Гайгалниек пристал… — неуверенно начала она, но вскоре рассказала все до конца.

— Так вот оно что! Ладно, я Викентию скажу. Спасибо, Анна!

Она назвала ее полным именем — Анна, будто разговаривала со взрослой.

5

Опять отворилась дверь в большую комнату Глемитиса, и опять Антон Гайгалниек вскочил на ноги, но и на этот раз вышла только прислуга Глемитиса с подносом. Пока женщина в белом фартуке выносила груду посуды, дверь оставалась открытой, и пушкановский айзсарг успел взглянуть, как обедает его высокий начальник — помощник командира полка. Грузный и важный, с запихнутой за воротник белой салфеткой, спадающей на грудь, он впивался зубами в крыло птицы, держа его пальцами обеих рук, и одобрительно кивал своим сотрапезникам. Те сейчас не ели и, откинувшись на стульях, слушали чужого господина с необычно длинным лицом.

Дверь закрылась, и Гайгалниек продолжал ждать. Ничего другого ему не оставалось. Он, рядовой айзсарг, явился к старшему полицейскому некстати — у Глемитиса были гости: уездные и волостные заправилы. Они толковали об основании важного общества.

«Страшно важное общество хотят основать. По борьбе с коммунизмом, — шепнул недавно Антону пурвиенский полицейский. И назвал господ, которые соберутся для этого: — Господин из Риги, помощник командира айзсаргского полка, волостной старшина Муктупавел, хозяин Озолов, управляющий Розгальской мызой, мировой судья…»

— Ты к Глемитису теперь лучше не приставай, — предупредил полицейский Антона, напрасно пытаясь узнать, зачем все же пушкановскому айзсаргу так спешно понадобился Глемитис. — Если у тебя тайна, так подожди, пока старший полицейский освободится. Хотя сегодня ты можешь спокойно топать обратно в деревню и прийти в другой день.

Но отложить дело Антона на другой день нельзя. То, что доложит Гайгалниек, более чем важно. Разве у уездного начальника в Даугавпилсе, где его зачислили в айзсарги, ему не наказали о любой подозрительной личности сразу, по горячему следу, доносить начальству? А Викентий Русин не только подозрительная, но и очень опасная птица. Вчера вечером Антон подглядел, как тот, вернувшись из русской деревни, забрался за баньку и запихнул что-то под навес. Ночью Антон прокрался туда, обыскал навес и нашел… четыре подстрекательских бумажки. Теперь они у него в кармане, и он почти не снимал с них руки, опасаясь, как бы не потерялись. Такое надо вручить высшему начальнику прямо в руки, потому-то Антон Гайгалниек, узнав, что начальники соберутся у господина Глемитиса обедать, чуть ли не силой ворвался в дом старшего полицейского и терпеливо ждал, пока сердитая хозяйка позволит войти в комнату.

Громко постучали в калитку. Служанка загремела засовами, и в сенях, размахивая коричневыми перчатками с раструбами, появился круглолицый человечек в галифе, кавалерийских сапогах и фуражке с широкой тульей.

— Шесть часов, господа… Шофер прибыл. — Человечек приоткрыл дверь в комнату.

— Сейчас едем! — тоненьким голоском отозвался из-за стола незнакомый длиннолицый человек. — Подай машину к дверям!

— О господи! — вырвалось у Антона. Господин уезжает, а у него донесение… Важное донесение и вещественное доказательство…

За дверью, прикрытой только что шофером, зашаркали ногами, что-то сухо застучало, — должно быть, отодвигали стулья. Гости Глемитиса собирались уходить! Может быть, и помощник командира айзсаргского полка с ними… Да так и не узнает, какой старательный страж государственного порядка Антон Гайгалниек.