В сумерки Галкин приехал к высокому новому дому Хоботовых, перед окнами которого извнутри выглядывало множество медных и бронзовых амуров, собачек, рыцарей, охотников и проч.
В зале Галкина встретил с ежовыми волосами хозяин. Схватившись за руки, ходили по комнатам девочки в распущенных платьях. Хозяин подал гостю руку и лениво сказал:
– Ну, что же, того… как ее… ваша бабушка? – Она нездорова…
В гостиной на мягком диване, с томными глазами и полуоткрытым ртом, сидела хозяйка, имея на голове очень красивую куафюру [1] . Ей было лет двадцать семь. С видимым желанием выразить всю нежность и грацию молодой женщины, она слегка привстала перед Галкиным, слегка поклонилась, но так, что ее глаза еще более сделались томными, – и вообще она как будто говорила: «Вглядитесь в меня, хоть, например, вы, господин Галкин, – я могла бы целое блаженство доставить человеку, достойному меня!..»
Впрочем, такая истома хозяйки замечалась преимущественно в начале представления гостей. Но после Катерина Ефимовна делалась просто милою хозяйкою, наблюдающею за вами, сколько вы съели чего и не дать ли вам еще чего-нибудь; как, проводив гостей, она делалась милою помещицею, которая в кругу горничных и лакеев поверяет в кухне и кладовой, сколько чего вышло на гостей и т. д.
В зале стояла толпа съехавшихся помещиков, окружив хозяина, который что-то рассказывал. Хозяин на время прервал свой рассказ и пошел к дверям встречать приехавшую соседку помещицу с четырьмя взрослыми дочерьми и сыном-гимназистом. Он, как-то пасмурно (у хозяина был от природы такой взгляд) глядя на гостью, прежде всего за необходимое счел ей сказать, что он весьма здоров, и посмотрел на нее уже не пасмурно, а сердито…
– А Катерина Ефимовна? – спросила помещица.
– Она там… в гостиной.
Хозяин был такой человек, про которого ходило в окрестностях много небылиц, как, например, будто он раз с особенным вниманием смотрел на себя в зеркало и нашел, что его лицо ужасно напоминает свинью, о чем сообщил жене…
В зале явились три офицера с саблями. Между тем комнаты осветились огнями.
После чаю гувернантка Хоботовых сыграла на фортепьяно серенаду Шуберта и произвела в гостях необыкновенное уныние, а больше всего в помещиках, которые встосковались до того, что обнаружили покушение ехать домой. Но Хоботов удержал их и дал слово попросить гувернантку сыграть что-нибудь повеселей, хотя помещики ровно ничего не хотели слышать.
Галкин в это время сидел в гостиной и объявлял дамам о своей газете.
– Я вижу, – говорила хозяйка, – вы хотите нас описывать… Конечно, много найдете пищи для себя.
– Помилуйте! – отвечал Галкин, – я не литератор, я не имею сатирического ума… Но вы, Катерина Ефимовна, поймите: тут просто будет листок от скуки…
– Нет, – твердила непреклонная хозяйка, – вы хотите насмеяться над нами, я вижу… Да опять, что за деревенские такие газеты? что с вами? Вам, как помещику, право, стыдно этим заниматься…
– Да ведь, Катерина Ефимовна, эта газета нисколько не будет похожа на все литературные газеты, какие вы знаете… Это будет листок собственно наш, с своим направлением, домашний и, без сомнения, удивительно оригинальный… Что литературные газеты!..
– Только я вам скажу, – говорила хозяйка, – вам меня описать не придется… Тут нужен талант да талант, потому что вы со мной не живете и, значит, вполне меня не знаете… Сверх того, я не хочу, чтобы вы меня описывали: для меня достаточно того, что я узнаю себя нередко в героинях Шекспира и других…
В зале играли вальс; шаркали танцующие. Галкин встал и попросил хозяйку; она, расправив платье, пустилась с ним…
– Нет, Катерина Ефимовна, – говорил Галкин, – вы жестокосерды… как вы не хотите покровительствовать моей газете!
– Что вам далась эта газета, господин Галкин? – отвечала хозяйка, поправляя куафюру и улыбаясь, – ну, издавайте, когда так… да что вы так вертите меня?.. Я не могу… В самом деле, издавайте… я шутила…
Катерина Ефимовна попросила Галкина остановиться и села на стул.
– Право, издавайте… – ласково повторила хозяйка и с одушевлением посмотрела на Галкина.
Офицеры танцевали с каким-то ожесточением: кто прихлопывал каблуками, припрыгивал вверх; кто припевал даже что-то… Один офицер, высокого роста, сделал несколько кругов на одной точке, посадил даму и гордо пошел прочь, неся на шпоре откуда-то выхваченный клок кисеи…
Галкин подошел к двум гулявшим помещицам и обратился к одной из них, большой охотнице до русских песен, особенно до «Ночки темной, осенней» и «Я калину ломала».
– Василиса Антиповна! Вы не слыхали, – я намереваюсь издать деревенскую газету? Не угодно ли вам получать.
Помещица почему-то вдруг сконфузилась.
– Видите ли, это будет преинтересная вещь. Вы будете знать, во-первых, все, что ни случится в ваших окрестностях, во-вторых, тут будут подниматься разные вопросы…
– Извините, – промолвила Василиса Антиповна, – я не могу ничего сообразить… Я вам лучше после отвечу…
