Дердейн - [4]

Девчонка нагло расхохоталась: «Молокосос! Что ты знаешь о других народах? Ты от избы-то своей не отходил дальше, чем на двести шагов!»

Уязвленный Мур не мог опровергнуть это утверждение: «Все равно, я многому научился от гостей, отдыхающих в хижине матери. А еще мой кровный отец был музыкантом — да будет тебе известно!»

«Неужели? И как его звали?»

«Дайстар».

«Дайстар... Пошли в табор! Я тебя выведу на чистую воду. Узнаем, что за музыкант был твой отец».

Сердце Мура часто колотилось, он отступил на шаг: «Я не уверен... что мне нужно... знать».

«Почему нет? Струсил?»

«Ничего я не струсил! Я хилит, а поэтому...»

«Понятно, понятно — тогда пошли».

На непослушных, порывающихся пуститься наутек ногах Мур последовал за бродяжкой, лихорадочно придумывая убедительный повод отказаться от приглашения. Девчонка обернулась с дерзкой, вызывающей ухмылкой. Мур, наконец, разгневался. Ах, так? Значит, его считают лжецом? Значит, принимают за безродного ублюдка? Теперь его ничто не остановит... Они спустились в табор. «Азука! Азука! — позвал женский голос. — Где ягоды? Давай сюда!»

«Ягод нет! — с отвращением заявила Азука. — Вот этот паршивец их украл и спрятал. Вздуйте его, чтоб неповадно было!»

«Что такое? — женщина подошла ближе. — Ты ягоды принесла или нет?»

Капризно-обвинительным жестом девчонка передала ей почти пустую корзину: «Я же говорю — поганец их присвоил. Да еще хвастается, что отец его был музыкант — Дайстар какой-то».

«А почему нет? Музыканты не люди, что ли? Все мужики одинаковы — обрюхатил и смылся». Наградив Мура легким подзатыльником, она добавила: «Твоя матушка, видать, женщина аккуратная, записи ведет».

Мур осмелился выступить с робким вопросом: «Вы знали моего отца, Дайстара?»

Мать Азуки ткнула в сторону большим пальцем: «С расспросами приставай к старому чурбану — он знался с каждым пьяницей в Шанте, рвущим струны на потеху публике. Азука! Ты всю жизнь собираешься лясы точить, чучело ты чумазое? Никакого прока от тебя нет. Принеси прутьев, разведи огонь посильнее!» Женщина отошла, чтобы перемешать содержимое булькающего котла. Девчонка насмешливо задрала нос и скрылась за фургоном. Мур остался один. Никто его не замечал. В бродячей труппе каждый трудился с напряженным вниманием, будто выполнение повседневных обязанностей было важнейшей задачей жизни. Самым неторопливым и непринужденным казался старик на ступенях фургона, но даже он самозабвенно ковырял и вертел инструмент на коленях, воодушевленно поднимая локти, то и дело нагибаясь и прищуриваясь, чтобы оценить достигнутые результаты. Мур опасливо, шаг за шагом, подбирался к старику. Тот бросил на него холодный взгляд и принялся продевать струну в колок хитана с вычурно изогнутым грифом.

Мур наблюдал в почтительном молчании. Старик натягивал и поправлял струны, насвистывая мелодию сквозь зубы. Он уронил шило. Мур поднял откатившееся шило, подал старику, удостоился еще одного взгляда, подошел еще на шаг.

«Ну, что скажешь? — строго и вызывающе произнес старый музыкант, поднимая хитан. — Хорошо сработано?»

Поколебавшись, Мур сказал: «Выглядит неплохо. Но у нас в Башоне мало музыкальных инструментов. Хилиты предпочитают «прозрачную холодную тишину» — так они выражаются. Мой духовный отец, Оссо Хигаджу, не выносит даже чириканья стрекад».

Старик оторвался от работы: «Любопытное обстоятельство, нечего сказать. А ты? Тоже хилит?»

«Нет, еще нет. Я живу с матерью, Эатре, посреди Аллеи. Кажется, я не хочу быть хилитом. Не знаю».

«Почему нет? В храме легкая жизнь — дни проходят в «прозрачной холодной тишине», пока женщины делают всю работу».

Мур понимающе кивнул: «Так-то оно так... Но сначала я должен стать чистым отроком, а я не хочу уходить от матери. К тому же мой кровный отец был музыкантом. Его звали Дайстар».

«Дайстар... — старик натянул новую струну, слегка ущипнул. — Слыхал я о Дайстаре, был такой друидийн».

Мур подошел ближе: «Кто такой друидийн?»

«Друидийн не ездит с труппой, а бродит сам по себе с хитаном, таким вот, как этот. Иногда с гастенгом. Играя, умудряет других своей мудростью, наполняет их жизнь своей жизнью».

«Друидийн поет?»

«Ни в коем случае! Никакого пения. Поют менестрели и барды. По-нашему, пение — не музыка. Это другая статья. Хе-хе, представляю, что бы сказал Дайстар, если бы при нем пение назвали музыкой!»

«Дайстар — какой он человек?»

Старик неожиданно посмотрел Муру прямо в глаза. Мур слегка отпрянул. В голосе седого ворчуна появился призвук осуждения: «А зачем тебе знать? Ступай себе очищайся, постригайся!»

«Я часто думаю об отце, но не могу себе его представить».

«Да. Ну ладно, так и быть. Дайстар был человек высокий, сильный, нелюдимый. Играл страстно — все понимали, о чем он играл, сомнений не оставалось. Знаешь, как он умер?»

«Я не знал, что он умер».

«Такая вышла история. Однажды вечером он напился и пришел в ярость. Он играл[5] на гастенге — играл так, что все слушавшие были потрясены. Говорят, не закончив, он выбежал на улицу, крича, что ошейник душит. Видели, как он пытался разорвать его. Может быть, ему это удалось, и он сам лишил себя головы — а может быть, не по душе пришлись его слова Человеку Без Лица. Кто знает? Только на следующее утро нашли его тело, а головы, полной чудесных мелодий, уже не было. Вот таким образом».