Дердейн - [17]

Поставив скамью поодаль у стены храма, где было еще несколько таких же, Мур вернулся к двери и закрыл ее. Вставив на место отскочивший кусок рамы, он плотно прижал его. Теперь замок можно было открыть, не обнаружив поломки. Мур злорадно представил себе хилитов, чешущих в затылках.

Через минуту Мур стоял, задрав голову к трепещущим блесткам звезд в мутной оправе Скиафарильи. «Я — Гастель Этцвейн! — возбужденно бормотал он. — Гастель Этцвейн сбежал от хилитов, Гастель Этцвейн еще наломает дров!»

Но праздновать освобождение было преждевременно. Побег рано или поздно обнаружили бы, скорее всего уже на следующее утро, но никак не позже, чем через два-три дня. Оссо не мог прибегнуть к помощи Человека Без Лица, но ему ничего не стоило отправить посыльного в Дебри за ищейками-ахульфами. Ахульфы брали любой, самый старый, выветрившийся след, и не сбивались с него до тех пор, пока беглец не садился в колесный экипаж, в лодку или в гондолу воздушной дороги. Гастель Этцвейн должен был снова положиться на свою изобретательность. Оссо предположит, конечно, что беглец постарается как можно скорее оказаться как можно дальше от Башона. Следовательно, если Гастель Этцвейн останется неподалеку от храма, пока ахульфы рыщут по окрестностям в бесплодных поисках, и выйдет из укрытия, когда ищеек с проклятиями отправят восвояси, он сможет спокойно уйти. Куда? Это уже другой вопрос.

В ста метрах ниже по склону находилась сыромятня с сараями и пристройками, где можно было найти десятки укромных уголков. Гастель Этцвейн стоял в тени под аркой нижнего покоя, прислушиваясь к шорохам ночи. Он чувствовал себя странно, как бестелесный призрак. Наверху, в храме, распростершись в клубах дыма курящейся гальги, причащались к Галексису хилиты. Их редкие нечленораздельные возгласы поглощались глухими стенами, почти не нарушая тишину.

Гастель Этцвейн не спешил выходить из-под арки. Торопиться было некуда. Первоочередная задача заключалась в том, чтобы сбить с толку ахульфов, способных улавливать запахи, недоступные человеческому обонянию. В том, что Оссо устроит облаву, он не сомневался. Поискав в глубине нижнего покоя, он обнаружил в углу старую рясу, служившую ветошью для удаления пыли с кафедры. Он разорвал ее пополам. Бросая на каменистую почву то одну, то другую половину рясы и перепрыгивая с одной на другую, он покинул храм и спустился с холма, не оставляя ни следов, ни запаха, способного привлечь ахульфов. Добравшись до ближайшей пристройки сыромятни, Гастель Этцвейн тихо смеялся.

Он укрылся в закоулке сарая. Положив голову на свернутую рваную рясу, он уснул.

Сасетта, Эзелетта и Заэль выкатывались из-за горизонта каруселью, стрелявшей подвижными разноцветными лучами. С холма донесся пульсирующий звон колокола, созывающий чистых отроков в храмовые кухни, где они ежедневно варили зерновую кашу хилитам на завтрак. На восточный двор стали выходить хилиты — изможденные, красноглазые, с бородами, прокопченными дымом гальги. Добравшись до скамей, они расселись, подслеповато щурясь на разгоравшийся рассвет, все еще не окончательно очнувшись. Женщины, работавшие в сыромятне, уже получили хлеб и напились чаю. Теперь они выстраивались на перекличку — одни в угрюмом молчании, другие с шутками и прибаутками. Нарядчицы выкрикивали имена работниц, получивших особые задания — эти вышли из строя и разбрелись в разные стороны. Несколько старух, матриархи «сестринской общины»,[8] направились к навесам с химикатами, чтобы приготовить смесь трав, порошков, красителей и вяжущих добавок. Другие окружили чаны для выскабливания, вымачивания, пропитки и выжимки шкур. Еще одна бригада обрабатывала свежие шкуры, доставленные ахульфами из Дебрей.

После сортировки шкуры раскладывали на круглых деревянных столах, где их подвергали предварительной очистке, обрезке и растяжке. Приготовленные шкуры спускали по желобу в чан со щелоком. Эатре поручили работать за столом для очистки шкур — ей выдали щетку, стеклянный нож и маленький острый скребок с деревянной ручкой. Джаталья, высокая надсмотрщица, ходила вокруг стола и понукала работниц. Эатре работала тихо, спокойно, почти не поднимая глаз. Она казалась вялой, потерявшей интерес к жизни. Эатре стояла не дальше, чем в тридцати метрах от угла сарая, где прятался Этцвейн. Протиснувшись среди мешков и прижавшись лицом к земле у широкой щели под дощатой стеной сарая, он видел двор сыромятни, склон холма и обращенную к сыромятне часть храма. Заметив мать, он чуть было не позвал ее: Эатре, такую добрую, такую аккуратную, заставили заниматься грубой грязной работой! Этцвейн лежал, покусывая губы и часто моргая. Он даже не мог сказать ей пару слов в утешение!

Со стороны храма послышались возбужденные голоса. Чистые отроки весело выбежали из кухни, разошлись кто куда и стали с показным вниманием разглядывать склоны и долину под холмом. На верхней террасе появились хилиты в белых рясах, что-то оживленно обсуждавшие, показывавшие руками в разные стороны. Этцвейн понял, что его отсутствие обнаружили — чуть раньше, чем он рассчитывал. Он наблюдал со смешанным чувством ужаса и злорадства. Приятно было видеть хилитов растерянными и раздосадованными — приятно и страшно! Если его выследят и поймают... У него мурашки побежали по спине.