Der Halpbblutling - [30]

— А как вас зовут сейчас? — спросил в свою очередь Ганс. — По-прежнему Стефанией?

Женщина покачала головой.

— Мы не слишком долго носим свои имена, — вздохнула она. — Теперь меня зовут Мартой.

— Что вы делаете здесь? — нежно глядя в лицо, которое ему снилось ночами, спросил ун-Леббель.

— То же, что и тогда, — женщина грустно усмехнулась. — Это как клеймо — если проставлено, остается на всю жизнь.

В этот же вечер Ганс пришел в «веселый домик», как на острове называли публичный дом. Барбара была свободна.

В ее комнате, предназначенной для жилья и работы, они вдруг неожиданно вцепились друг в друга, обмениваясь жадными поцелуями и торопливо освобождаясь от одежд.

В этот раз все было по-другому. Совсем по-другому. Их тела сплелись на постели, втискиваясь друг в друга, словно хотели стать одним целым. Их стоны превращались в один общий стон, они дышали рот в рот друг другу, не отрывая слепившийся губ. Барбара была его первой женщиной. И, наверное, последней. Он входил в нее нежно и яростно. Глаза Барбары были широко открыты, и она неотрывно смотрела в глаза Гансу. Потом закрыла глаза, прерывисто и сильно обнимая мужчину за шею.

— Да, да, — слабо сказала она. — Да.

После любви они неподвижно лежали рядом. Слабая рука Барбары скользила по его щеке, подбородку, и трудно было понять — ласкает ли она Ганса или изучает его.

— Как ты вырос! — тихо шепнула Барбара.

Ганс промолчал.

— Мне было стыдно тогда, — вдруг призналась Барбара. — Ты был совсем мальчишкой.

— Мне тоже, — глядя в потолок, сказал Ганс.

Ему было хорошо.

— На этот раз ты не сбежишь? — с легким смешком спросила женщина. — Останешься на ночь?

Ганс остался.

Это была безумная ночь, полная любви и нежности. У Ганса не было опыта, но в эту ночь даже он понимал, что в отношениях Барбары не было рабочей добросовестности, она отдавала ему все, и он восторженно принимал ее дар, стараясь ответить тем же.

Утром он поцеловал ее на прощание, нимало не заботясь, что подумают посетители «веселого домика», увидев, как нежно он целует проститутку.

Ему было все равно.

А вечером в комнату ун-Леббеля вошел генерал Дорнбергер.

Жестом остановив вскочившего и готовящегося отрапортовать Ганса, генерал сел на стул, вытирая шею платком. Начались белые ночи, и снаружи стояло неопределенное лишенное примет время.

— Тебе нравится эта женщина? — спросил генерал.

Почему-то Гансу не хотелось говорить на эту тему, и он молча кивнул.

— Ганс, Ганс, — со странной интонацией сказал генерал. — Никогда не верил в бредни «Аненэрбе», но похоже, это и в самом деле кровь.

Он помолчал, внимательно разглядывая вытянувшегося ун-Леббеля, потом хлопнул ладонью по столу.

— Хорошо. Я дал указание убрать Марту из общего зала. Теперь, до самого полета, она твоя и только твоя. Можешь посещать ее хоть каждый день. Можешь даже приводить ее к себе. — И, лукаво усмехнувшись, добавил: — Если у тебя, конечно, останутся силы после рабочего дня.

Силы оставались.

* * *

Части ракеты, которую на острове именовали изделием, привозили откуда-то из Германии, с таинственного предприятия, которое на упаковочных ящиках обозначало себя как «Миттельверке». Про это предприятие ничего не было известно достоверно. Рассказывали, что оно было построено в годы войны — в огромном холме заключенными из лагерей было пробито две крестообразно пересекающихся штольни, потом штольни в центре горы расширили до огромных подземных цехов, где круглосуточно шла напряженная работа по сборке боевых ракет, которыми в войну обстреливали Берлин, а сейчас успешно использовали против американских вояк и в Африке, где время от времени приходилось усмирять черных аборигенов.

Сейчас оттуда приходили железнодорожные платформы с огромными контейнерами, которые немедленно загонялись в сборочный цех почти в центре острова. Именно там шла сборка ракеты для будущего полета.

Огромная конусообразная капсула корабля была уже собрана. Сборка еще двух тоже заканчивалась.

— Ну, мальчики, — весело сказал Вернер фон Браун. — Кто желает первым посидеть в кабине корабля? Желающие есть?

Ганса и Герлаха опередил ун-Герке.

Обратно он вылез потрясенный и притихший.

— Колоссально, — сказал он. — Это куда лучше боевой торпеды. Здесь чувствуешь себя куда увереннее.

Ганс никогда не управлял боевой торпедой, но, выбравшись из кабины, согласился с товарищем. В кабине и в самом деле было уютно. Разве что немного тесновато.

— Первый пойдет ун-Герке, — сказал генерал Дорнбергер. — У него есть опыт работы в экстремальных условиях, а это немаловажно.

На мгновение Гансу стало обидно, захотелось вскочить, протестовать, но усилием воли он удержал себя на месте. В конце концов, начальству виднее, с ним спорить нельзя. Подумаешь, опыт работы в экстремальных условиях — волны рассекать на торпеде! И тут же поправил себя мысленно — не рассекать, а вести торпеду к чужому кораблю с готовностью пожертвовать собой, если понадобиться. И вести эту торпеду с постоянным риском быть обнаруженным. А враг, тут и сомневаться не приходилось, тоже стрелять умеет. И все равно в глубине души жила обида и уверенность, что он, Ганс ун-Леббель, с поставленными задачами справился бы не хуже, к тому же некоторый опыт летной работы он уже имел. И еще вызывало недоумение — Герлах все-таки был наиболее подготовленным их них, летчик-испытатель. Уж он-то в экстремальных ситуациях не однажды бывал. Но в отличие от них Герлах не имел этой маленькой приставки к своей фамилии, ему свою принадлежность к немецкому народу подтверждать не надо было, тут и дурак бы сообразил, что первые рискуют больше других, поэтому Герлаха берегут, и если он полетит, то при условии, что в полете будет обеспечена максимальная безопасность пилота.