Деникин: За Россию — до конца - [97]

   — Будущий Донской атаман, — усмехнулся Куприн.

   — Совершенно точно. Статьи его были, несомненно, талантливы, но никак я не мог избавиться от весьма неприятного чувства: очень уж много было в них красивостей, пафоса и, главное, вымысла.

   — Это перечёркивает всё его литературное дарование, — непререкаемо прокомментировал Куприн.

   — Да, Краснов, кажется, всегда был не в ладах с правдой. А вообще-то наш сибирский экспресс был отмечен печатью рока, — с грустью сказал Деникин. — Восьмого марта Макаров прибыл в Порт-Артур, реорганизовал технически и тактически оборону, поднял дух флота. А уже двенадцатого апреля броненосец «Петропавловск» под флагом Макарова от взрыва мины в течение двух минут пошёл ко дну... Ренненкампф в позднейших боях был ранен, а Кравченко погиб в Порт-Артуре. Не знаю лишь о судьбе корреспондента «Биржевых ведомостей».

   — Но вы-то живы! — горячо возразил Куприн. — И Краснов жив!

   — Да, я жив, — хмуро подтвердил Деникин. — Но разве, Александр Иванович, это жизнь? Да как мы живём? Прозябаем, небо коптим от тоски и бессилия...

   — Надолго же вы прервали мой рассказ о том, как я был призван в Гатчине к генералу Глазенапу, — усмехнулся укоризненно Куприн. — А ведь я собирался поведать о том, как неожиданно стал издателем некоей газеты.

   — Простите, Александр Иванович, — нахлынуло. Охотно послушаю вас.

   — Благодарю за милостливое разрешение, — не без ехидства произнёс Куприн. — Так вот, о Глазенале. Единственное, что мне тогда врезалось в память, — это его роскошные усы.

   — Глазенапа я знаю хорошо, — вставил Деникин. — Ведь он был участником Ледяного похода. Отчаянный конник, храбрый до безумия.

   — Вот этот самый Глазенап с ходу и взял меня в оборот. Оказывается, ему нужна газета, чтобы, видите ли, плодотворно влиять на умы. И на общественное мнение.

   — Поздновато он спохватился, — усмехнулся Деникин. — Влиять на умы надо было значительно раньше.

   — И тем не менее ваш покорный слуга ухватился за эту возможность, — оживлённо продолжал Куприн. — Посудите сами: вынужденное безделье для литератора означает медленную, но верную смерть. А Глазенап рисовал радужные картинки. Деньги, сказал он, непременно найдутся: Северо-Западное правительство печатает кредитки. Типографию, мол, найдём, бумагу тоже. Я поинтересовался: чем будут платить наборщикам? И когда услыхал, что этими самыми кредитками, запротестовал: какой человек, будучи в здравом уме, согласится получать за свой труд какие-то бумажки? Тогда Глазенап заверил, что будет платить солдатским пайком. Я понял и согласился. «А предводителем вашим будет генерал Краснов», — улыбнулся Глазенап так, будто вручал мне награду. С Красновым мне довелось придумывать название газеты... Каких только названий мы не перебрали; вплоть до самых экзотических! Первого осенило Краснова: «Приневский край». Честно говоря, дурацкое название, отделите от него «при», вставьте запятую, какой призыв получится? «Приневский край!» Плюнул я на упрямство Краснова, заклинило его на этом названии, да и засучил рукава. И дело шло! Чуть больше суток — и первый номер готов! Да ещё с передовой статьёй самого Краснова!

   — Наверняка с «поэтическим вымыслом»? — иронизировал Деникин.

   — Разумеется! — захохотал Куприн.

   — Сейчас поймал себя на мысли, что мне крайне неприятно вспоминать даже фамилию этого человека, — невольно вырвалось у Деникина.

Куприн не откликнулся. Его основательно разморило, он был крайне утомлён длительным разговором, хотелось прилечь и вздремнуть. Ксения Васильевна, чуткая к желаниям гостей, тотчас же заметила это.

   — Иваныч, — обратилась она к мужу, — неужели не видишь, что гость очень устал, ты его заговорил. Александр Иванович, милый, не хотите ли часок поспать? В гостиной у нас прохладно, сиренью пахнет, куст прямо под окном.

   — Спасибо, голубушка, — расчувствовался Куприн. — Я уж лучше посижу в вашем чудесном кресле, в нём я всегда испытываю блаженство.

Он с трудом, по-стариковски поднялся из-за стола, перебрался в кресло и тут же закрыл глаза, готовясь погрузиться в благодатную дрёму.

Прошло несколько минут, и Куприн вдруг очнулся.

   — Ненавижу Толстого! — вскричал он, изрядно напугав Ксению Васильевну. Глаза его, дотоле сонные, засверкали бешено, по-азиатски!

Деникин вздрогнул: какая собака укусила Александра Ивановича? Ведь ещё недавно он до небес превозносил Толстого, уверяя, что рядом с ним в литературе и поставить некого.

   — Что это вы уставились на меня с таким удивлением? — набросился на своего собеседника Куприн. — Хотите сказать, что старик выжил из ума? В таком случае — к барьеру! Дуэль!

   — Александр Иванович, бог с вами! Какое презрение? Какая дуэль? Неужто вам не ведомо, с каким уважением и почтением я отношусь к вам и вашему творчеству? — Деникин принял слова Куприна всерьёз и был крайне огорчён.

   — Да, да, ненавижу! — не унимался Куприн, уже успевший напрочь забыть о дуэли. — Пока не было этого демона, мы воображали из себя гениев, карабкались на литературный утёс, в кровь обдирая локти... И чего мы достигли? Измазали себе морды чернилами, не более того! Пришёл Он и указал нам истинное наше место, которого мы только и заслуживаем — в литературном болоте! Квакайте себе там на здоровье! Да, да, в сравнении с этим Львом мы — бездари, школяры, графоманы! Он глыба, а мы — песчинки!