Дени Дюваль - [46]

Прежде чем сойти с кафедры, наш славный доктор объявил, что в следующий базарный день он созывает в ратуше собрание всех джентри, моряков и фермеров, дабы решить, какие следует принять меры для защиты наших берегов и гаваней. Французы могли каждую минуту на нас напасть, и весь народ пребывал в сильном возбуждении. Ополченцы и волонтеры патрулировали прибрежную полосу, а рыбаки не сводили подзорных труб с противоположного берега Ла-Манша.

В ратуше состоялся многолюдный сход, на котором держали речи наиболее преданные королю и отечеству мужи. Тут же начался сбор пожертвований в фонд обороны. Решено было, что Пять Портовых Городов выставят отряд ополченцев, В одном только Уинчелси джентри и богатейшие коммерсанты постановили экипировать эскадрон конных волонтеров для охраны берегов и связи с частями регулярных войск, сформированных в Дувре, Гастингсе и Диле. Рыбаков определили в береговую охрану и патрульную службу. Все побережье от Маргета до Фолкстона находилось под усиленной охраной и наблюдением, из многих гаваней были отправлены в море заново оснащенные каперские суда. На французском берегу, по слухам, шли такие же военные приготовления. Вначале рыбаки обеих сторон не трогали друг друга, но вскоре между ними тоже начались стычки; с прискорбием сознаюсь и в том, что один из моих предков не совсем прервал сношения со своими французскими друзьями.

Правда, на собрании в ратуше дедушка выступил с пожертвованием и с пространною речью. Он сказал, что он и его единоверцы и соотечественники-французы уже почти сто лет пользуются британским гостеприимством и свободой, что, изгнанные с родной земли преследованиями папистов, они обрели здесь защиту и что теперь для французских протестантов настало время доказать свою благодарность и преданность королю Георгу. Речь дедушки приняли весьма сочувственно — у старика были здоровые легкие и бойкий язык. Уж кому-кому, а мне-то известно, что он мог нанизывать фразы целыми ярдами и часами бубнил монотонным голосом, который (да простит мне бог!) Давно уже перестал вдалбливать слова поучения в душу его нечестивого внука.

После дедушки речь держал мистер Джеймс Уэстон из Приората (он и мой милый друг мистер Джо сидели со знатными господами и членами магистрата на возвышении в передней части залы). Мистер Джеймс с большим воодушевлением заявил, что, подобно мистеру Дювалю говорившему от имени французских протестантов, он, со своей стороны, может поручиться за верность другой группы лиц, а именно, приверженцев английской римско-католической церкви. Он убежден, что в час опасности он и его собратья выкажут верноподданнические чувства не хуже любого протестанта в королевстве. И, если подобную безделицу можно счесть за доказательство верности он — хотя он и уверен, что сосед Дюваль много его богаче (тут дедушка вскричал: "Нет, нет!" — и вся зала разразилась громким смехом), — жертвует на оборону две гинеи на одну гинею Дюваля.

— Разумеется, я готов внести свою гинею, — испуганно пролепетал дедушка, — и да пойдет на пользу дела эта скромная лепта бедного человека!

— Гинею?! — вскричал Уэстон. — Я даю сотню гиней!

— А я вторую сотню, — сказал его брат. — Мы, римско-католические джентри Англии, докажем, что не уступаем в верности нашим братьям-протестантам.

— Запишите моего свекра Питера Дюваля на сто гиней! — воскликнула своим низким голосом матушка. — Запишите меня на двадцать пять гиней и моего сына Дени тоже на двадцать пять. Мы ели английский хлеб, и за это говорим спасибо и от всей души восклицаем: "Боже, храни короля Георга!"

Речь матушки была встречена громкими аплодисментами. Фермеры, джентри, лавочники, богачи и бедняки все устремились вперед со своими пожертвованиями. Еще до конца схода была собрана порядочная сумма на вооружение и экипировку отряда ополченцев Уинчелси, и старый полковник Эванс, ветеран Миндена и Фонтенуа, а также молодой мистер Барлоу, потерявший ногу при Брендиуэйне, объявили, что они берутся обучать ополченцев, покуда его величество не пришлет своих офицеров для командования отрядом. Было признано, что все говорили и поступали так, как велел им гражданский долг.

— Пускай себе французы высаживаются! — кричали мы. — На берегу их встретит почетный караул, составленный из жителей Рая, Уинчелси и Гастингса!

В том, что французы намереваются произвести высадку, не сомневался у нас почти никто, особенно после появления королевской прокламации, в которой описывались обширные военные приготовления неприятеля на суше и на море. Мы все еще поддерживали известные связи с Дюнкерком, Кале и Булонью, а наши рыболовные шхуны иногда добирались до самого Остенде. Нам доставляли подробные сведения обо всем, что происходило в этих портах, и мы знали, сколько там собрано войск и сколько снаряжено французских военных кораблей и каперов. Я ничуть не удивился, когда однажды вечером застал у лас на кухне нашего старого булонского компаньона Бидуа, — сидя в обществе дедушки, он курил трубку и потягивал свой же собственный коньяк, за который, как мне было доподлинно известно, кесарю отнюдь не воздали кесарево. Голуби, жившие на холме, продолжали совершать свои путешествия. Как-то раз, зайдя навестить фермера Перро, я нашел у него шевалье де ла Мотта, который вместе со своим приятелем отправлял в полет одну из этих птиц. Приятель де ла Мотта весьма кисло спросил на немецком языке: