Деньги на ветер - [7]

Да. Нас пятеро. Парень-индеец, я, старик, глуховатая пожилая женщина из Веракруса и парень-панк из Манагуа. Этот сидел прямо напротив меня и притворялся спящим.

Кого как зовут, я не знала. И знать не хотела.

Отвернулась и стала смотреть на проплывающее за окном однообразие.

От жары воздух превратился в гигантскую линзу, искажающую пейзаж. Она собирала плоскую местность в складки, придвигала далекие горы так близко, что у меня закружилась голова.

Я прижалась лицом к стеклу. Время шло строевым шагом. Туманное марево творило с пустыней все более удивительные вещи. Желтая пустыня — озеро фекалий. Кактус — мертвый распятый человек. Птицы — чудовищные рептилии прошедших эпох.

Я смотрела на все это, стараясь унять тошноту, голова шла кругом.

Глубоко вздохнув, я закрыла глаза и в сотый уже раз с момента последнего разговора с Рики подумала: что я, собственно, здесь делаю? Месть — занятие для pendejos, недоумков по-нашему. Гектор говорит, что желание получить «зуб за зуб» — чувство примитивное, характерное для мозга ящерицы, стоящей гораздо ниже человека по уровню развития. Мы, люди, считает он, в своей эволюции давно переросли подобные желания. Свидетели смертной казни всегда остаются неудовлетворенными. Уж он-то знает, повидал экзекуций не один десяток. Но дело тут не в удовлетворении, Гектор, в чем-то другом. В законе племени, в восстановлении порядка. Энтропия нарастает, Вселенная схлопывается, когда-нибудь все Солнца погаснут и последнее живое существо прекратит свое существование. Дело в том, чтобы смириться и признать, что на Земле нет счастья, нет жизни после смерти, нет справедливости, а есть только короткий период цветения сознания в бесконечности небытия. Следует только понять все это и затем игнорировать неизбежное, пытаться упорядочить хаос даже при том, что котлы полопались и корабль идет ко дну.

Ты меня понимаешь? Нет, я, кажется, сама себя не совсем понимаю.

В машине страдала не я одна.

— Как будто рождаешься под стеклом, — сказала женщина из Веракруса.

Уж не знаю, что она имела в виду.

«Лендровер» со скрипом выбрался из огромной песчаной рытвины.

— Пока вал цел, все нормально, — пробормотал Педро, и, как бы отвечая ему, двигатель зарычал, запнулся, заглох, но сразу снова завелся.

Господи, только этого нам не хватало. Под местечком Делисиас Педро пришлось заводить машину вручную. Он уверял нас, что старые «лендроверы» лучше новых, но никого этим, кажется, не успокоил.

Изобразив безразличный зевок, я потянулась к рюкзачку за бутылкой с водой. Но там было пусто. Маисовые лепешки-тортильи, текила и вода исчезли.

Мне кивнул парень из Манагуа. Последние минут двадцать он беспокойно ерзал на сиденье. Нервный парнишка. Интересно, с чего это он такой непоседливый? Юношеская энергия распирает или он льдом закинулся? Льдом, объясняю для непосвященных, называют на жаргоне кристаллический метамфетамин.

— Что стряслось, сестренка? — спросил он развязно по-испански, но с сильным акцентом. У него было лукавое лицо, создавая которое, природа будто сплюснула материал с боков от уха до уха и вытянула носогубную часть вперед. Большие зеленые красивые глаза, отброшенная назад шевелюра под Элвиса Пресли.

Такие мне нравились. Лет десять назад.

— Вода кончилась, — ответила я.

Парень кивнул, полез в грязноватый рюкзачок и вытащил оттуда бутылку с водопроводной водой.

— Спасибо, — сказала я, протягивая к ней руку.

— Пять долларов, — сообщил парень.

Я улыбнулась и покачала головой.

— Четыре, — уступил он.

— Шутишь.

— Три.

Но меня уже достал этот никарагуанский панк, подонок, полукровка. Ясно, что первостатейный гад. Ему дай только посмотреть, как это делается, — уже через год будет набивать старушек в мясовозы, а потом высаживать их поджариваться на высохших соленых озерах при первых признаках появления поблизости людей из Службы иммиграции.

Я прислонилась к стенке кузова и стала смотреть в окно.

Лазурное небо.

Обрывки облаков.

Поздняя луна.

Интересно, где это мы сейчас?

Одно время, но недолго, на горизонте намечались какие-то горы. Пустыня становилась все белей.

— Один доллар, — сказал парень, похлопывая меня по ноге.

Я посмотрела на лапу с длинными пальцами и грязными ногтями, лежавшую у меня на бедре, сняла ее левой рукой и переложила к нему на колени. Внимательно посмотрела ему в лицо. Высокие скулы, лицо в форме гроба, в саркастической ухмылке — оттенок угрозы. Видимо, считает себя сердцеедом. Черт, да он, вероятно, и был им у себя в Манагуа. На него клевали девчонки до шестнадцати и вдовы после пятидесяти, но все остальные видели его насквозь.

На нем не по размеру большая черная футболка и синие джинсы «Ранглер», подрубленные на машинке. Меня заинтересовали кроссовки: белые, фирмы «Найк», модель «Джордан», подошва с воздушной полостью, снаружи кажется, что она двухслойная. Парень вырядился в дорогу, но было видно, что он — в штанах, доставшихся от брата, и в чужих подержанных кроссовках — грязен и беден.

Тем не менее это его не оправдывало.

— Один доллар за освежающий напиток, — не отвязывался парень.

Надо его вразумить.

— В наших местах, дружок, говорят: «Не дашь человеку напиться, он за тебя у райских врат словечка не замолвит». Но, может, ты не веришь в рай. Дело обычное. Сейчас многие не верят, — холодно сказала я.