Денди: мода, литература, стиль жизни - [229]
Эстетический идеал бодибилдинга – рельефная проработка и гипертрофированное развитие всех групп мышц, что создает визуальный эффект гротескного спортивного тела. Для плавности и закругленности силуэта применяются косметические средства – масла и автозагар. Смазка создает впечатление обтекаемой, блестящей поверхности, смягчая резкие рельефы мышц и выступающие вены. Этот лоснящийся кожный скафандр облегает тело как сплошная глянцевая оболочка, создавая у зрителей парадоксальную иллюзию «одетости» бодибилдера. Впервые этот эффект одетости отметил Ролан Барт, рассуждая о наготе танцовщиц стриптиза: «нагота тоже остается нереальной, гладко-замкнутой, словно какой-то красивый отшлифованный предмет, самой своей необычностью огражденный от всякого человеческого применения»[1137]. Хотя среди адептов бодибилдинга немало как голубых, так и откровенных мачо, зрелище подобной искусственной «мужественности» носит достаточно условный характер.
В результате тело бодибилдера не воспринимается зрителем как обнаженное или тем более эротическое – скорее это тело асексуально. Однако оно равным образом далеко и от неоклассической модели гармоничной телесности в силу ярко выраженной барочности культуристской фигуры. Глаз зрителя скользит по отдельным группам мышц, оценочно фиксируя объемы и формы, что приводит к фрагментарности общего телесного образа. Это ощущение «разобранного», сегментарного тела усиливается за счет сценария соревнований – проход и демонстрация статичных поз, когда спортсмены показывают работу разных мускулов. При оценке применяются жесткие технические стандарты – «качество спины», «проработка голени», – бодибилдер по очереди экспонирует каждый сектор тела, напрягая соответствующую группу мышц.
Сегментарность тела и статичность показа смягчаются «двигательной косметикой» – перформансом или танцем. Каждый выход бодибилдера – маленький спектакль для публики: спортсмен разыгрывает определенный образ. Эти экзотические роли создают успокоительную дистанцию, дополнительно снимая риск сексуальности и напоминая зрителю, что он имеет дело со спортивным шоу. Репертуар «ролей» в этом театре ограничен, можно условно выделить три основных амплуа.
Образы животной силы. «Годзилла» – чудовище с тяжелой поступью и устрашающим оскалом; первобытный охотник (на фотографии Майк Ментцер позирует со шкурой льва); гигантская обезьяна КингКонг, которая может быть или грозной, или, наоборот, игривой. Игривая обезьяна выбегает на помост в состоянии эйфории, резвится, корчит рожи (один спортсмен так вошел в образ, что постоянно показывал язык публике).
Робот. Механизированный шаг, ритмично-автоматические движения, мина бесчувственности, замедленные жесты. Образ робота напрямую связан с мифологией металла: работая с «железом» и накачивая «стальные мышцы», спортсмен вживается в образ металлического «сверхчеловека». В этом же ключе мыслят и фанаты: «Немецкий бульдозер» – ласково кличут поклонники своего кумира-бодибилдера из Германии. Первым открыл это амплуа «железный Арни» – Арнольд Шварценеггер, сыгравший Терминатора, и вслед за ним на помосте появились бесчисленные роботы-андроиды, вдохновленные голливудскими спецэффектами.
Исполнитель стриптиза. Некоторые бодибилдеры заимствуют для своих выступлений арсенал исполнителей стриптиза – призывные жесты и завлекающие позы, откровенно кокетничая с публикой. Особенно увлекаются этими приемами атлеты из Лас-Вегаса, которые нередко для заработка выступают в казино или шоу вместе с коллегами-стриптизерами. Интересно, что, копируя технику эротического тела, бодибилдеры часто обращаются к позам женского стриптиза, отнюдь не беспокоясь за свою репутацию крутых мачо. Но даже эти приемы вовсе не прибавляют эротики зрелищу. Вновь сошлемся на Барта: «Профессиональные исполнительницы стриптиза буквально окутаны, одеты, дистанцированы – волшебной непринужденностью своих движений, холодным равнодушием умелого мастера; они надменно укрываются в своем техническом совершенстве, умение облекает их словно одежда»[1138].
Обращение к технике женского стриптиза сигнализирует, что в современной культуре весьма скудно разработан язык мужской телесности. Веками женское тело выступало как объект для мужских взоров, и репертуар жанровых стереотипов необычайно богат: достаточно вспомнить хотя бы бесчисленные варианты женской наготы в классической живописи. Лаура Малви, автор программной статьи «Визуальное удовольствие и нарративный кинематограф», считает, что в кино используется традиционное «разделение труда»: женщина выступает как предмет для взгляда, мужчина – как разглядывающий. Мужскую роль наследует камера – «киноглаз», который смотрит сквозь линзу культурных клише[1139]. Продукт этого зрения – активная властность эротического взгляда, направленного на женское тело, и сюжетные шаблоны мелодраматического кинематографа. В распоряжении актрис – бесконечный ассортимент жанровых амплуа для градуирования всех оттенков соблазна, желания, кокетства или классической холодности.
