День впереди, день позади - [16]

— Вопче-то не ко времени севодня бы, — говорит отец.

— Пошто?

Отец не отвечает и садится на свое место — на короткую лавочку в простенке между божницей и горничной дверью, снимает со стола тряпицу, берет заломанный калач.

— Дай-ко ножик, мать!

Колька пригибает голову к столу.

— Да где жо он? Лешак его знат… — Мать переставляет на лавке в кути ладки, кринки, заглядывает в шкапчик.

— Брал? — говорит отец.

— Бра-ал…

— Куда девал?

— В погребе он…

— В погребе?! — Отец даже к столу приклоняется. — Эт-то ишшо зачем?

— От мышей обороняться… — Колька не смотрит на отца, но затылок у него напрягается так, что становится щекотно в волосах.

— Едрит твою налево! А ежели б шею сломал? Или напоролся? А я смотрю — кринка! Неужели, думаю, мать с утра оставила? Прокисло бы… А он ишь чё! Похозяйничать решил!..

— А простакиша-то чё, не поглянулась? — спрашивает мать.

— Ага, там жижа желтая…

— Мыши-то хоть не съели? — Мать улыбается. Колька тоже пробует улыбнуться, искоса взглядывает на отца: лицо у него сердитое, и он опять пригибает голову к столу. — Ладно, ладно, ты-то живой, видим. А вот ножик-то поди-кось до основанья сгрызли…

— Он желе-езный…

Отец встает и уходит на улицу. Мать садится рядом с Колькой, гладит его по голове и спрашивает:

— Больше-то хоть ничё не настроил?

Колька прижимается к ней. Медные волосы ее в закатном окне золотятся, большие зеленые глаза смотрят ласково-ласково и устало-устало. Он прижимает голову к ее груди и трясет головой:

— Больше ничё, только ножик…

Возвращается отец, и они едят. Обжигаясь, Колька ложка за ложкой таскает из миски упревшую за день картошку, прихлебывает жирным куриным наваром, тянет зубами белое мясо.

— Тих-хо! — говорит вдруг отец. — Слышишь, мать? Пищит вроде где-то…

Колька замирает с ложкой во рту. Мать говорит:

— Да как не слышать! Я эть ближе тебя сижу. У Коли за ушами это…

Колька прыскает так, что картошка с хлебом летят изо рта на стол. Мать хохочет, отец улыбается. Кольке становится так хорошо, что хоть пой и плачь разом.

— Ну-ну! — говорит отец. — Значит, на мышей с финкой решил? Герой!

— Кверху дырой! — подхватывает мать. И они опять смеются.

Мать идет в куть, прибирает там. Отец закуривает. Колька распахивает створку и, навалившись на подоконник грудью, смотрит на улицу. И вспоминает, как плакал Вася.

— Ма, — оборачивается он, — а днем тебя Вася искал. Деньги просил. Сказал, два пуда пшеницы притащит. Заревел тут, а я испужался…

Все молчат. И Колька опять смотрит поверх заплота.

— Запил парень, — говорит отец. — Михаил ему посоветовал в родные места подаваться, а оно вишь как… Жалко их, а чем поможешь? Им, если там хатенку покупать, тыщ пятнадцать надо, не мене. А за эту, ково там дадут… Коровьи слезы…

Слышно, как звенит комар, залетающий в створку.

— Как же завтра с коровой-то быть? — вздыхает мать. — Гнать в табун или не гнать?

— Гони!.. — Отец молчит. — Ну а если уж не пустят… Тогда што ж… День самой попасти придется. А я в обед попробую все же с Феофаньей договориться…

Комар все зудит возле уха, нудно, с угрозой. Колька отмахивается, и комар затихает.

— У тебя там, мать, ничё в заначке нет?

— А чё тебе надо?

— А чё спрашиваешь? Сама знашь!

— Дак а чё ты вдруг надумался? Поели уж… Управляться эть надо!

— У кумы Анны именины севодня. Михаил вчера приглашал, да я все думал: идти — не идти…

— Вот! Дак сразу-то пошто не сказал? И я не ума кума! Штости в голову не пало. Тогда ись не надо было! Если идти дак…

— Пообидятся, если не идти.

— Знамо. А во сколь они собираются?

— Как все управятся и соберутся.

У Кольки приятно щемит в груди: он готов сию секунду бежать к дяде Михаилу и тетке Анне, там будет много сдобных каралек, но ему сейчас придется еще идти встречать Маньку из табуна, чтобы мама успела подоить ее засветло.

— Побреюсь пока! — Отец достает с божницы алюминиевую чашечку, помазок, опасную бритву, наливает в чашечку воды и взбивает пену.

— А ремень где?

Колька обмирает.

— Где ремень, спрашиваю!

— У бре-евен…

— У каких бревен?

— Возле бани которые…

— Ты чё им там делал?

— Жердину тянул.

— Зачем?!

— Надо было…

Отец берет его за руку.

— Ну-ко, пойдем!..

Отец держит крепко, и ему нехотя приходится идти за ним. Возле бревен отец молча смотрит на валяющуюся ножовку, на брошенный тут же ремень, на свежий срез жердины… Кругом виноват! Хочется вдруг оказаться на крыше дома… Чтобы никто не достал!..

— Да я же эту жердину берег! В охлеве матка подгнила! А ты што мне тут!.. — Отец хватает ремень, замахивается: — Вот как жварну щас!..

— Па-апка-а! Не бей! — кричит Колька.

— Иван! — кричит из створки мать. — Не тронь его. Христа ради! Корыстен ум у робенка!

Колька вырывается, бежит и слышит, как отец сзади громко ругается:

— Мать их всех в лоб! Доведут — родного сына изувечишь!

Кольке обидно, как никогда. Он, рыдая, залетает в избу, взбирается по приступкам на верхний голбчик, с него — на полати, зарывается лицом в подушку. Следом входит отец.

— Ково он там начебарничал? — спрашивает мать.

— Матку мне для охлева испортил! — говорит отец сердито.

Колька вскидывает голову.

— Я вот вырасту, я тебя тожо тогда!.. — И зарывается лицом в подушку.

— Коля!! — Голос у матери звонкий. — Ну-ко, перестань! Разве можно так на родителей говорить!