День, в который… - [41]

— Я беспокоился за вас, командор…

«А все остальное не имеет значения», — понял Норрингтон недосказанный конец фразы. Нет, каков наглец! Резко отвернулся; позор, он не может в присутствии своих людей смотреть в глаза этому человеку…

И все же… все же… ТАК невозможно притворяться. Во всяком случае, Норрингтон хотел в это верить. Он так мучительно тосковал по этому человеку — ему казалось, он согласится на все, чтобы просто еще раз увидеть; и вот…

Офицерик кашлянул.

— Я послал доложить полковнику Фишеру, сэр…

Командор повернулся было к нему — и в этот момент в коридоре застучали шаги.

…В отличие от подтянутого Норрингтона, полковник был грузен; высокомерное выражение не сошло с его лица, когда он вступил в кабинет.

— Добрый день, командор… — холодно начал он и тут заметил между солдатами потупившегося пирата. — Это? — на одутловатом холеном лице выразилось недоумение; полковник поднес к глазам золотое пенсне, висевшее на его шее на цепочке. Он разглядывал Воробья, словно насекомое в микроскоп, хотя тот стоял в двух шагах, — разглядывал, и удивление на его лице все возрастало. — Это — Джек Воробей?

— Д-да, сэр… — слегка заикаясь, отозвался мальчишка-офицер. Щелкнув каблуками, представился: — Сержант Томас Уайтекер, разрешите доложить, сэр?

Фишер, не дослушав, махнул на него рукой; повернулся к Норрингтону. На лице полковника было величайшее изумление пополам с гадливостью:

— И это — ваш знаменитый бандит?

Норрингтон пожал плечами — ответил туманно:

— Полагаю, у нас нет оснований не доверять вашим людям, полковник…

Знаменитый бандит втянул голову в плечи, выражая горькое раскаяние всем своим видом — судя по виду, он и сам сомневался в том, что он — пират, и в том, что — Джек Воробей; трагически-страдальческой гримаске позавидовала бы любая невинная жертва.

Полковник моргнул. Из-за обшлага мундира вытащил кружевной платок; одной рукой прижимая его к носу, а другой придерживая на носу пенсне, подступил к Воробью чуть не вплотную.

— «Черная жемчужина»… этот ужас всего Мэйна…

— Ну, ужасом Мэйна она была с другим капитаном… — возразил Норрингтон.

Фишер не слушал его; будь полковник натуралистом, можно было бы решить, что увиденное в микроскоп насекомое доселе оставалось неизвестным науке. Пират втянул голову в плечи еще сильнее и отодвинулся; полковник гневно махнул на него платком — пират отшатнулся с комическим ужасом на лице. Норрингтон из последних сил давил расползающуюся ухмылку.

Он был сейчас всецело на стороне паясничающего Воробья и ничего поделать с собой не мог. Да и не хотел.

— Хорошо… — Полковник медлил, видимо, собираясь с мыслями; растерянность на его лице сменилась решимостью. — Хорошо же, — он повернулся, величественным жестом указывая на Воробья. — Я забираю его.

Командор не поверил своим ушам. Шагнул вперед:

— Полковник Фишер?

— Этот человек, — посланец лорда генерал-губернатора снова был высокомерно-холоден, — напал на моих людей. А в полумиле от бывшей гавани мои люди обнаружили пиратский корабль, стоящий на якоре. Сейчас его стерегут два моих фрегата… (Махнул платком.) Я полагаю, мы потопим его без больших затруднений.

Воробей прижимал к груди скованные руки — поза почти молитвенная; глаз он не поднимал.

Ошарашенный Норрингтон пришел в себя. Ложь противоречила всем жизненным принципам командора; вследствие проистекающего отсюда отсутствия соответствующей практики лгать он не умел — и хорошо это знал. И все же понадобилось всего несколько секунд, чтобы принципы потерпели сокрушительное поражение в борьбе с куда более низменными чувствами.

— У этого человека есть официальное разрешение на каперство, — отчеканил он с каменным лицом — сам себе поражаясь. — Он не пират. А что касается мародерства, то это дело подлежит исключительно местной юрисдикции.

Наибольшее изумление отразилось на лице самого Воробья — впрочем, тут же сменившись прежним сосредоточенно-молитвенным выражением — столь искренним, что ничем иным, кроме как гнусным фарсом, оно и быть не могло.

— Он угрожал оружием моему офицеру!

Норрингтон покосился на затравленного агнца; снова обернулся к полковнику.

— Суд рассмотрит это дело.

— Я отравлю этого мерзавца в цепях к генерал-губернатору, — тон Фишера был непререкаем. — Поимка пиратского капитана…

Лицо командора дрогнуло в презрительной усмешке.

— Так вот о чем вы думаете!

…Хуже всего было то, что комната вновь неторопливо двинулась вокруг него. Все поплыло — багровеющее лицо Фишера, его рука, гневно швырнувшая пенсне на грудь…

— Я думаю о чести Британии!

— Неужели?

Сержант Уайтекер, которому между делом было велено возвращаться к прямым обязанностям, покинул кабинет, ежась, — осторожно притворил за собой двери. Караульные в холле переглядывались, прислушиваясь к доносящимся крикам начальства.

— …халатность и попустительство!..

— …И если вы рассчитываете на награду, выдав его за величайшего злодея…

Маллроу и Муртог в кабинете стояли навытяжку. Воробей с самым невинным видом сосредоточенно дул на рассаженное наручниками запястье.

Преодолевая головокружение, Норрингтон шагнул вперед — оказавшись между пиратом и Фишером.

— Вы не уведете его отсюда.