День святого Жди-не-Жди - [57]

— Это еще ни о чем не говорит, — сказал Роскийи.

— Я — не в курсе, — сказал Мачут.

— Не делай вид, будто не знаешь, — сказал Сенперт.

— Вы знаете не хуже нас, — сказал Зострил.

— Невозможно обсуждать намеками, — сказал Мачут.

— Я тоже так думаю, — сказал Роскийи.

— Мы в тесном мужском кругу, — сказал Сенперт.

— И мы знаем, о чем идет речь, — сказал Зострил.

— Я — нет, — сказал Мачут.

— Мы когда-нибудь прекратим лицемерить или нет?

— Это вы меня имеете в виду? — спросил Мачут.

— Не надо нервничать, — сказал Сенперт.

— Все же следует знать, чего придерживаться, — сказал Роскийи.

— Об этом говорит весь город, — сказал Мазьё.

— Неужели это правда? — сказал Роскийи.

— Что? — спросил Мачут.

— То, что говорит колбасник, — сказал Мазьё.

— Давайте поскорее кончим, — сказал Зострил.

— Или скорее начнем, — сказал Сенперт.

— Что? — спросил Мачут.

— Обсуждение самого животрепещущего, — сказал Мазьё.

— Только без скабрезностей, — сказал Роскийи.

— Без чего? — сказал Мазьё.

— Мы теряем время, — сказал Зострил.

Лё Бестолкуй трижды постучал ладонью сухо как документально бумажно папирусно при актах в пергаменте на смерть при наследстве с глубокими морщинами словно время тайных кодов для обогащения ради агоний с пиявками и большой денежкой в сейфе закрытом на ключ и спрятанном в чулке что штопан лавандой и меж скукоженных пальцев на ногах у мумий мумий мумий.

— Мы, — сказал он, — так никогда ни до чего не договоримся, если я не вмешаюсь.

— С зонтом, — сказал Зострил.

— Что?

— Да: если вы не вмешаетесь с зонтом.

— Речь не о зонте, — сказал Роскийи.

— А о чем? — спросил Мачут. — Я — не в курсе.

— Нет, мы никогда не кончим, — сказал Зострил.

— Или скорее, мы никогда не начнем.

— Что именно?

— Обсуждать самое животрепещущее.

— Только без скабрезностей, — сказал Роскийи.

Три раза позвонили, три раза подождали, потом позвонили в четвертый раз.

— Это моя дочь, — сказал Лё Бе-уй.

Заседавшие почесали промежности и из вежливости встали. Зострил отодвинул задвижку; упала защелка, и вошла Эвелина.

Она отряхнулась и, прислонившись, чтобы сохранить равновесие, к стене, сняла сапоги. У нее были довольно красивые ноги. Ее чулки почернели от воды.

— Дождь идет, — сказала она, чтобы обрисовать спираторам метеорологическую обстановку.

— Такая уж погода, — сказал Сенперт.

Он предложил посетительнице стул. Она села, закинула ногу на ногу и принялась согревать ступни ладонями.

Все смотрели.

— Итак, — сказал Лё Бе-уй. — Насколько правдиво то, что рассказывают?

— А что рассказывают? — спросил Мачут.

— Опять вы за свое, — сказал Сенперт.

— Сударыня, у вас есть уточнения? — спросил Роскийи.

Эвелина перестала согревать ступни, сняла ногу с ноги и опустила глаза перед мужским обществом.

— Хотите, я разведу огонь? — спросил Зострил.

— Я мало что знаю, — сказала Эвелина. — Нет, спасибо.

— Хотя бы то, что знаешь, — сказал Лё Бестолкуй.

— Смотри-ка, зонт Лаодикеи.

— Давайте не будем возвращаться к этому вопросу, — предложил Сенперт.

— Она здесь?

— Я тебе потом все объясню. Расскажи нам о том, из-за чего мы здесь собрались.

— Из-за чего? — спросил Мачут.

— Не надо нервничать, — сказал Сенперт.

— Мы тоже так думаем, — сказал Зострил.

— Ну? — сказал Лё Бестолкуй.

Эвелина посмотрела на них.

— Из-за Алисы? — спросила она.

Они покраснели.

— А-а, — протянул Мачут. — Алиса Фэй. Теперь понятно.

— Об этом говорит весь город, — сказал Мазьё.

— Из-за предстоящего Жди-не-Жди?

— Вот именно, — сказал Зострил.

— Из-за ее купания?

Все еще гуще покраснели за исключением Сенперта, который побелел, Лё Бестолкуя, который позеленел, и Роскийи, который порозовел.

— Да-да, — вырвалось из пересохших уст Сенперта.

Эвелине они показались смешными, но она не понимала, при чем здесь зонтик Лаодикеи, и смеяться не стала.

— Так вы хотите знать программу будущего Жди-не-Жди? В праздничный полдень, вместо боя посуды, госпожа Набонид откроет инаугурацию Водяной Ямы, которую сейчас копают на Центральной Площади. Она в ней будет плавать.

— Она будет плавать? — спросил Мачут.

— Она будет плавать.

— Плавать? — спросил Мачут.

— Да, — сказал Сенперт. — Машешь руками и ногами в воде, не тонешь и двигаешься вперед.

— Стоя или лежа? — спросил Мачут.

— Лежа.

— Значит, она будет делать это лежа, — сказал Мачут.

— Ну да.

— Это непристойно, — сказал Мачут.

На том и порешили.

Шел дождь, когда они добрались до ворот Города, низведенных, впрочем, до одного лишь общеупотребительного названия, то есть простой таблички, и разрушенных с незапамятных времен. Путники находились в той части Родимого Города, что удлинялась и истончалась вдоль Окружной Дороги. Через открытое — несмотря на проливной дождь, искоса западавший внутрь, — окно и сквозь водяную завесу доходил сбивающий с пути запах, тусклый и пресный, более растительный, совсем не тот, что раньше, но он все равно понравился путнику, который сказал сопровождавшему его лицу: «Чувствуешь?» и сопровождавшее лицо ответило: «Да».

— Это у мамаши Сахул варится бруштукай, — сказал путник.

Сопровождавшему лицу запах был незнаком.

— Да, — сказало оно.

— Пойдем поздороваемся с ней.

— Да.

Они толкнули дверь, вошли, увлекая за и под собой ручьи и лужи.

— Мы вас не побеспокоили, мамаша? — спросил путник.