День Суркова - [15]

— О, Боже! — выдохнул Сурков.

— Раньше надо было думать о Боге, — сказал Вялый и зашагал между котлами.

Сурков невольно сделал шаг за ним, но поскользнулся в разлитом масле и упал, ударившись головой о сталактит. Вялый оглянулся, но возвращаться не стал, он ушёл и через несколько секунд привёл помощников, молодых рослых чертей, которые подхватили Суркова под руки и поволокли на возвышение, примыкавшее к свободной сковороде. Они усадили его на большую совковую лопату, ловко связали запястья мелкой цепью, после чего один распорол серый бумажный мешок и высыпал на Суркова ошмётки стекловаты.

— Маслом, маслом надо было полить, — посетовал один.

— Не учи учёного, — огрызнулся второй, схватил черенок лопаты и опрокинул его так, что Сурков кубарем полетел на сковородку.

В голове его мелькнули ряды первоклашек, убийственный взгляд завуча, Эльза, снимающая с себя лицо, прячущий в сливной бачок шампанское Людмирский, работники банков, страховых компаний, незнакомые люди, здоровающиеся на улице, голубое небо, белый снег, рыжее вечернее солнце.

Глава 4

Суркову очень хотелось заплакать, но комок в горле катался как горошина и никак не хотел становиться тугим. Его обоженное тело больше не горело, острая боль перешла в тупую, жжение — в нытье, а пронизывающий страх — в глухую усталость.

— Долго ты здесь будешь корячиться? — спросил обрюзгший лысый грешник.

— А-а? — скорее простонал, чем спросил Сурков.

— Я сегодня дневальный, будешь кочевряжиться, останешься со мной на заплыв. Понял?

Сурков ничего не понял, но схватил квадратный кусок мыла и похромал в душевую. Освещённая догорающим факелом комната была оснащена рядом согнутых труб. Кран у душа оказался только один. Как догадался Сурков, горячая вода грешникам не полагалась. Даже после сорока минут на сковороде, его грудь сдавил стальной обруч холода.

— Брр, — сказал Сурков первую осмысленную фразу.

Он потихоньку стал смывать с себя остатки масла. Как и положено, мыло ело ожоги, оставляя зуд.

— Не может быть, — пожаловался Сурков, — этого не может быть! Этого не может быть!!

Кран громко хрюкнул, плеснул на Суркова последнюю порцию воды и замолчал.

— Эй, новенький, — услышал Сурков. — Давай быстрей, сейчас воду отключат.

— Уже отключили, — тихо сообщил Сурков.

Возникший в проходе толстяк осмотрел покрытого мыльной пеной Суркова. Очевидно, это было жалкое зрелище, потому что он ухмыльнулся и, сплюнув на пол, сказал:

— Вот что, новенький, ты здесь надолго, так что послушай моего совета: не будь чмом.

— Как это?

— Так. Сопли не распускай, не ори, когда тебя жарят, не стой «раком» в раздевалке. Поджарился, масло смыл — и на нары. А если ты вздумал свои игры играть, знай, здесь таких не любят.

— Какие игры?

— Любые. Ручку Паркеру отдай и не думай, что он о ней не знает.

— Как он узнал?

— А ты как думаешь? Мысли прочёл, придурок. Неужели непонятно?

— Они умеют читать мысли?

— Все читают мысли, в том числе и ты. Или думаешь, здесь все русский изучали? Все на мыслях. Говорить — воздух трясти, да и воздуха здесь почти нет, — толстяк помахал короткими руками вокруг себя.

— Чем же мы дышим?

— Узнаешь, — пообещал толстяк, — когда в котёл попадёшь.

Сурков закрыл глаза и опустил голову.

— Не ной, баба, — фыркнул грешник презрительно. — Пообгоришь, привыкнешь, лет через триста могут на верхние уровни перевести, там полегче да почище, а если с головой — можешь и до черта дослужиться. Но до черта — это надо лет семьсот обгорать, чтоб до черноты.

— А в Рай кого-нибудь переводили?

— В Рай? — толстяк схватился за бока, — Ха, ха, ха. Новенький в Рай захотел, вот умора.

Сурков отряхнулся как собака, и, обойдя покатывающегося толстяка, прошёл к тринадцатому шкафчику. Стараясь не потревожить ожоги, он накинул спецовку и аккуратно застегнул пуговицы. Обуваться было особенно больно, немного поколебавшись, Сурков засунул руку в ботинок и извлёк злополучную авторучку. Блеснувшее в полумраке золотое перо показалось нереальным.

— Интересно, — сказал Сурков. — А почему её никто не отнимет силой?

Суркова поразило, что такой простой вопрос не возник раньше, ведь если черти обладали реальной властью, могли читать мысли, чинили беспредел и кого-то опекали, то логично было предположить, что они и распоряжались имуществом грешников.

— Эй, дневальный, — позвал Сурков, — как вас там?

— Ты меня задерживаешь, — напомнил толстяк.

— Ещё минуту, — и, не дождавшись ответа, спросил: «А почему черти не применяют силу»?

— Не все так просто, — глубокомысленно вывел толстый.

— Может, объясните?

— Нет, — отрезал толстяк, — сам догадайся.

Суркову ничего не оставалось, как нести свои ботинки по полутёмным коридорам туда, где его мучения начались. Дорогой он думал об авторучке, о наказании и о чертях, но не смытая стекловата так зудела за шиворотом, что мысли Суркова путались.

— Долго ходите, грешник Сурков, — вместо приветствия сказал черт Вялый. — А я вас поджидаю.

— Зачем? — спросил Сурков безрадостно.

— А вы не догадались?

— Скажите, Вялый, — не выдержал Сурков, — почему вы мне выкаете?

— А что вас смущает?

— Меня просто бесит ваше вежливое отношение.

— Это моя работа.

— Вы хотите сказать, что издеваетесь надо мной?