День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд - [43]

С помощью хозяина лавки мосье Кнусперли она выбрала восьмиугольные наручные часы, которые не только показывали число, но были еще и оснащены будильником. Хозяин упаковал часы в красивый футлярчик, украшенный изображениями рождественского остролиста, и Пия почтой отправила подарок племяннику.

Несколько часов спустя приехали Петисьоны, и жизнь пошла своим чередом: мосье Петисьон, вооружившись посохом и надев зеленую альпийскую шляпу, утыканную кисточками для бритья и значками-талисманами, отправлялся в дальние прогулки на несколько сот ярдов; мадам Петисьон, которая была моложе мужа, каталась на лыжах в неизменном обществе знаменитого альпийского проводника; чада закладывали опустошительные виражи на «детских» склонах, у подножия которых маячила сиротливая фигура нелепо по-городскому одетой Пии, надзиравшей за санями с охапками одежек.

Дни шли быстро, и скоро настала пора возвращаться в школу. Пию попросили отвезти детей в Париж, где их ждала мисс Фрейзер, няня-шотландка, вернувшаяся из дому после рождественского отпуска. Петисьоны решили немного задержаться: она — потому что великий проводник обещал показать кое-какие новые трюки на дальних уединенных склонах; он — потому что обнаружил в соседнем шале не катавшегося на лыжах компаньона противоположного пола. «Кадиллак» покорно ожидал волеизъявления хозяев в долине, поэтому Пии пришлось везти вопящую орду детей обратно пред строгие очи и под суровую длань мисс Фрейзер ночным поездом.

Она прибыла в Париж в состоянии физического и умственного изнеможения и обнаружила там ожидающую ее посылку. Это были часы, присланные обратно Манлио вместе с запиской, где он в сбивчивых выражениях извинялся и просил, если можно, обменять часы на другую модель, без будильника, потому что однажды звонок разбудил его в тот момент, когда он меньше всего ожидал побудки, и Манлио опасался, как бы это не сказалось на его сердце.

Записка была не длиннее, чем следовало ожидать от человека со столь ограниченным запасом жизненных сил, как у Манлио; поблагодарить тетю за подарок он забыл. Но Пия на него не рассердилась, ведь мужчины никогда не помнят о такой вещи, как благодарность; она лишь мучительно напрягла свою мысль над тем, какие же есть у нее теперь возможности обменять часы.

В конце концов она вложила их в конверт и послала мадам Деморуз, единственному существу, с которым у нее в деревне установился контакт. В веселом и бодром тоне обращалась она к мадам Деморуз с просьбой отнести часы в лавку мосье Кнусперли и обменять их на другие — без будильника. Она сообщила также, что готова своевременно возместить разницу в цене, но отмечала, что, по ее мнению, часы без будильника должны, естественно, стоить дешевле, чем часы с будильником. На конверте Пия надписала, как ее учили когда-то дома в Италии: «Подарок. Ценности не имеет».

Получив часы, мадам Деморуз отдала их мужу, возложив на него всю деловую часть. Муж ее официально считался фермером, но поскольку неизменно делал все возможное, дабы не стать владельцем фермы, имел куда больше свободного времени, чем его жена, которая, словно сущая невольница, прибирала за день четыре или пять шале, чтобы содержать свое семейство.

Мосье Деморуз, глянув на часы завистливыми черными глазищами, встряхнул их. Затем перевел стрелку будильника, с явным удовольствием выслушав его трель. После того как он предавался этому занятию более получаса, мадам Деморуз позволила себе предостеречь его, что он рискует сломать часы.

— Заткнись, — отвечал мосье Деморуз и опрокинул очередной стаканчик «Lie» — крепкого беловатого напитка, перегоняемого из виноградного отстоя. Дух его воспламенился, он натянул свои тяжелые фермерские башмаки и направился вниз, в деревню — увидеться с мосье Кнусперли. Особой любви друг к другу они не питали. И не столько в силу личных причин, скорее по традиции. Веками семьи Кнусперли и Деморуз населяли эту альпийскую долину, непостижимый и своеобразный мирок, окруженный немецким, французским и итальянским мирами, по которому бродили тени затерявшихся римских легионов. Обе семьи давно уже связаны были взаимными браками и плутнями, но, как это ни абсурдно, и та и другая горделиво отстаивали свое первородство, как и горстка прочих местных фамилий. В телефонном справочнике превалировали шесть имен. Все остальные считались новопришельцами или чужаками.

Итак, мосье Кнусперли из-за своего прилавка взирал с откровенным неудовольствием на то, как Деморуз — все равно который из них — входил в его лавку.

— Чего желаете? — спросил он. Или точнее: — Чего ты хочешь? — дабы подчеркнуть свою досаду.

— Я по поводу этих часов, — отвечал мосье Деморуз.

— Каких еще часов?

— Вот этих, — сказал мосье Деморуз, разворачивая пакет. — Они куплены здесь итальянской служанкой, что работает у банкира там, наверху.

— Да?

— Это не то, что ей нужно.

— Вам почем знать?

— Она написала моей жене. Ей нужны часы без будильника. Я думаю, она просто дура, сами судите. Часы прекрасные. Я и сам бы от таких не отказался.

— Вам такие часы никак не по карману.

Самый тон Кнусперли чем-то раздражал Деморуза, но в этом не было ничего нового.