День счастья – сегодня! - [38]

Но я лежу и боюсь снова открыть глаза. Я боюсь того, что там, с другой стороны. Всю ночь, Боже мой, всю ночь, я пролежал без сознания… Или просто во сне? Во сне? Я похож на того, кто может спокойно спать в кошмаре, который завладел моим домом, моими мыслями, а теперь и всей моей жизнью? Интересно, а существует ли человек, нормальный человек, способный на это?

Я сел, все еще не открывая глаза. Ситуация. Боже мой, как все зависит от ситуации. Ты молишь Бога, чтобы с тобой никогда не случилось что-нибудь: автокатастрофы или кораблекрушения, СПИДа или рака, преждевременного семяизвержения или импотенции полной глухоты или слепоты… НО… Но возникает ситуация, и… И ты готов согласиться на что угодно, только бы не видеть сейчас того, что перед глазами. Правда, никто никогда не предлагал тебе ничего взамен. Все просто происходит, а уже ты сам, силой ума или, наоборот, слабостью придумываешь себе, как к этому относиться.

Я боялся сейчас того, что вокруг. Того, что сейчас было моей жизнью. Еще вчера все было… Ой! О чем это ты подумал? Еще вчера все было хорошо, да? Все было прекрасно? Как же так, дружок? Ты уже на протяжении неизвестно какого времени пытался убедить себя и всех вокруг, какой ужас вся твоя жизнь, в которой нет, по твоим словам, ни капли смысла, ни секунды счастья. Что случилось? Оказывается, все было не так плохо, да? Тогда, может, стоит поискать кусочек счастья сейчас… Пока не поздно.

– Отстань! – крикнул я и открыл глаза.

55

Через час мой дом был полон совершенно незнакомых, чужих мне людей, которые постоянно что-то спрашивали, разглядывали, смотрели и вообще вели себя довольно раскрепощенно и легко. Так как для них это было самым обыкновенным делом. Наверно, так оно и было, но со стороны это смотрится просто ужасно. Несколько раз даже услышал пару смешков, которые, словно острые пики, вонзались в мое сердце.

Я сидел, и мне безумно хотелось кому-нибудь позвонить, чтобы кто-то из близких поговорил со мной, чтобы хоть что-то понять в этой жизни, во всей этой невероятной, чудовищной нелепице, которая постоянно преследует меня последние дни. Я не мог найти ни одной связи, ни одной закономерности, – более того, я вообще не понимал, что происходит. Что происходит? Что это вообще такое? Такого просто не может быть! Сейчас не идет война, нет ни голода, ни эпидемий и никаких катаклизмов. Но для меня тем не менее настал судный день. Пришло время платить по счетам, только не очень ли дорого? И почему за меня расплачиваются другие? А мне лишь остается просто с этим жить. Я смотрел на Сашку – он так и лежал на полу, а двое – незнакомые женщина и мужчина – склонились над ним, что-то разглядывая и записывая.

Господи, я не верю! Я не верю! Это не может быть правдой! Просто не может, и все! Нет, нет и нет! Я не хочу в это верить!

Да и как можно во все это поверить! Я только-только похоронил мать, от меня ушла жена, я потерял работу и друга, а теперь потерял еще одного, совершенно немыслимым и кошмарным образом. А главное, кто мог это сделать? Зачем это сделали? Меня уже просили посмотреть, не пропало ли что-нибудь в доме, но я не могу этого сделать. Я сижу, и все. Это сейчас максимум, на что я способен.

И не верю. Да, я продолжаю не верить. Что мне сказать Оксане? Как можно сказать это Оксане? Как мне посмотреть в глаза Андрейке? Что я им всем скажу? Что?

Я сидел, смотрел на свои руки в Сашкиной крови, ковырял пальцы и курил. Все, что я мог делать, – это курить. Когда я подносил сигарету к губам, в нос ударял приторный запах крови. Наверно, стоило помыть руки, но только не сейчас – потом, когда все уйдут.

– …были… сегодня… вчера… – донеслось откуда-то издалека.

Я даже не сразу сообразил, что это не мои мысли, а какие-то слова, поступающие извне, и сказаны они были не мной.

Я поднял голову. Передо мной сидел мужчина чуть постарше меня, лет тридцати восьми. Хотя вполне допускаю, что он был одного со мной возраста. Я не очень хорошо ориентируюсь в возрастах. Если отличить двадцать от тридцати я был еще в силе, то тридцать три от тридцати восьми… Нет, уж простите.

Просто я посмотрел на этого мужчину в расстегнутой черной кожаной куртке и сразу подумал, что ему тридцать восемь. Да будет так. Он сидел, положив руки на стол, и пристально смотрел на меня. Под его левой подмышкой тихо покачивалась рукоять пистолета… У них это принято. Не знаю зачем. Может, чтобы ты чувствовал какой-то страх, или это своего рода комплекс, не знаю. Только всегда так было. Если у человека есть оружие, он непременно хочет его показать. Деньги не покажет никогда, оружие – как только представится возможность.

Но меня совершенно не пугал вид его табельного оружия, – думаю, сейчас я не испугался бы, даже если бы он тыкал им мне в лицо. Я и так был ужасно напуган. Порог чувствительности был покорен, а потому сила раздражителя уже была не важна. Так что не смотри ты на меня так своими маленькими серыми глазенками и сотри с лица эту мерзкую ухмылку, а то от нее вся рожа глубокими морщинами пошла. Ты не Жеглов ни хрена! Ты, кажется, что-то спрашивал? Я вроде видел, как шевелились твои губы?