День сардины - [69]

— Пожалуй, лучше отнести его в полицию.

— Не стоит, хлопот не оберешься, — сказал Джордж.

Он повернулся и крикнул маркировщику:

— Да заткнись ты бога ради!

Потом спустился к реке, держа в одной руке пистолет, а в другой — патрон. А когда он вернулся, маркировщик уже прибежал и крыл меня на все корки.

— Ну, кончил камешки в воду бросать? — спросил он Джорджа.

— Кончил, — ответил Джордж. — А вы всегда запираете дверь, когда глядите телевизор?

Нэтч, маркировщик, подумал, что он спятил, но я, кроме шуток, накрепко это запомнил. И теперь, когда я, случайно заглянув в окно, вижу картинку мирной семейной жизни, я всегда вспоминаю о том, что может натворить револьвер.

5

Но так или иначе я сдержал слово, которое дал Носарю, и пришел на драку. Она не была похожа на другие драки, такого я никогда больше не видел. И с этого началось нагромождение событий, которые чуть не раздавили меня. Прошло порядочно времени после нашего разговора с Носарем. Наступило рождество, потом новый год, а я по-прежнему вел двойную жизнь и ждал весны; уже приближалась страстная пятница, в которую все и началось. Когда я говорю «двойная жизнь», я не имею в виду ничего плохого. Я решительно порвал со Стеллой, но все еще ходил раза два в неделю в миссию к Дороти, а остальные вечера проводил с ребятами. Мне было нелегко, потому что я обращался с Дороти, как с фарфоровой куклой, и меня смущало ее поведение: то она так и заливалась веселым смехом, то бывала холодна, как замороженный коктейль, только без вишенки.

Но если сравнивать с Носарем, у меня все шло гладко и легко. Я по крайней мере мог видеться со своей девушкой, и относились ко мне хорошо. В сущности, неприятно было только одно — моя старуха и Жилец вбили себе в голову, что я по всем статьям юный влюбленный и вот-вот женюсь, а мне невыносимо было слышать всякие намеки, ведь я относился к ней как брат. А вот бедняга Носарь угодил прямо в чистилище. Побои, уговоры и религиозные соображения сделали свое дело, Тереза отвернулась от него, и вот теперь он каждый день виделся с ней на фабрике, касался ее, беря с машины коробки, а она его не замечала или по крайней мере делала вид, что не замечает.

Кроме того, он беспокоился из-за Краба и в особенности из-за револьвера. Дело в том, что револьвер исчез неизвестно куда, а Краб вконец дошел из-за этих самых денег. Носарь измучился, потому что Краб причал во сне, пьянствовал и творил черт знает что.

— Он убьет эту бабу, — сказал Носарь. — Вот увидишь, он ее пристрелит.

— Но ведь револьвера нет, — возражал я.

— Он его припрятал до времени.

— Уж скорее загнал кому-нибудь из приятелей.

— Не такие они дураки, чтобы возиться с револьвером, пускай даже незаряженным.

Я вспомнил старика Джорджа и револьвер, из которого были совершены три убийства.

— Может, он струсил и швырнул его в реку? — сказал я.

— Ну нет, шалишь. Краб не струсит.

Мы кончили этот разговор, но каждый день возвращались к нему, кроме тех редких случаев, когда накануне успевали выговориться. И разговоры все шли вроде:

— Как думаешь, есть смысл мне пойти и поговорить с ней?

— Никакого.

— Все-таки она женщина.

— Она вся ломаная. И мужиков ненавидит. Ей только одно нужно — мстить им.

— Но, может, если я пойду и расскажу ей, что с ним творится…

— Тогда она, чего доброго, предложит деньги тебе.

— Смеешься? — Но я только посмотрел на него, и он, помолчав, сказал: — Да, пожалуй, с нее станется, и тогда уж я ее убью, будь спокоен.

— Больно легко ты говоришь про убийство, Носарь, — сказал я.

— Таким уж родился. И воспитывали так. Всякий, у кого есть гордость, может убить.

— Ты не знаешь, что это значит — убить.

— А ты убил кого-нибудь?

— Нет, никого я не убивал, разве что в воображении, но все равно я понимаю, каково это.

— А я никогда не мог этого вообразить, — сказал он.

— Даже когда долговязый Мик нож вытащил?

Он подумал с минуту и покачал головой.

— Даже тогда, но еще минута, и я этот нож всадил бы в него.

— Тебе пришлось бы пожалеть.

— А ты почем знаешь?

— У меня есть воображение.

— А у меня сроду такой штуки не было, — сказал он. — Выходит, я хуже других? И на что оно нужно, это воображение?

— Можно все себе представить, — сказал я. — Нож, кровь, труп, суд, веревку на шее.

Он медленно кивнул, но в глазах у него было недоумение.

— Понятно, — сказал он. — Но я этого не вижу. А ты, значит, можешь увидеть, как это происходит?

— Да, со мной или с другим.

— И с другим? — Я кивнул. — А я, брат, не забиваю себе голову такой мурой, — похвастался он. — Если человек чего-нибудь стоит, он должен делать то, что нужно, иначе беда.

— Вот именно — беда, — сказал я. — Думать, как ты, да и Краб тоже, — это верный способ попасть в беду.

— Он поможет мне выпутаться, — сказал Носарь. — Или я ему…

Ну что поделаешь с таким человеком? Ничего — ровным счетом. Мне бы держаться от него подальше. Но не тут-то было. Когда пришло время, он меня уговорил. Я ехал домой с работы и увидел его на нашем перекрестке. Шел дождь, он сидел на корточках, прикрыв голову старым плащом, и смотрел, как течет вода в канаве. В эту минуту он был похож на старую цыганку, которая вот-вот протянет ноги, и мне до жути было его жалко, гораздо сильнее, чем потом, при другой встрече, когда ему предстояло пережить самую долгую ночь в его жизни и он хотел остановить время.