В общем самый что ни на есть подходящий человек в семье, где растет без отца своенравный и непослушный мальчишка. Таким он и был, покуда я школу не кончил. Всего две недели оставалось до выпуска. Помню, я тогда чуть со стыда не сгорел, но виду старался не показывать. В день окончания школы он первый меня поздравил. Было уже поздно, потому что я сводил старые счеты, а история вышла такого сорта, что от нее не отвяжешься, не отмахнешься, будто кто-то шагу тебе не дает ступить, как из-под земли вырастает, лезет к тебе не хуже того гада, который кружку вышибает из рук. Я тогда еле ноги унес и никак остановиться не мог, удирал, спроси чего — просто со страху, и домой прибежал взмыленный.
Гарри закурил новую сигарету от окурка и спросил, кто же за кем гоняется — я за работой или работа за мной. Это он, конечно, шутил. В тот год с работой было особенно туго, другого такого года никто и не упомнит; на верфях всем подчистую давали расчет, в литейных гасили печи, ворота фабрик запирали и для верности еще гвоздями заколачивали. А я, как нарочно, из современной школы[1], и в аттестате написано: рассеян, невнимателен; способный юноша, но не настолько блестящий, чтоб устроиться на какую-нибудь непыльную работенку вроде тех, про какие пишут: «За шесть уроков развиваем фотографическую память». Да еще и учился я плохо. В общем хуже некуда.
Но приходится шутить, покуда не станет ясно, что шутка-то вся вышла.
— Нет уж, к чертям свинячьим, — сказал я. — Дворниками и то пруд пруди, даже в армию берут с разбором.
— Брось, малыш, — сказал он. — Чего ты беспокоишься? Сил и здоровья тебе не занимать. Робинсону нужен подручный шофера. Голова у тебя на плечах есть, ты в два счета выучишься крутить баранку.
Этот Робинсон у нас в городе углем торговал, и я ответил с ходу, не задумываясь:
— Голова-то у меня есть, а только там на своем горбу придется переть стофунтовые мешки с углем в новые муниципальные квартиры. Да я после первой же получки в стельку надрызгаюсь.
— Тогда иди к дяде Джорджу.
— Охота была под открытым небом трубить, да еще чтоб дядя Джордж все время над душой стоял!
— Охота не охота — нашел время артачиться!
— Лучше уж уголь таскать.
— Ну, гляди сам, — сказал он. — Жить-то тебе… А что в агентстве по найму молодежи?
— Предложили служить рассыльным в мясной лавке, чинить пишущие машинки или работать на фабрике красителей.
— Ну и ты что предпочел — мясо?
— Нет уж, ищи дурака.
Он протянул мне сигарету. Я взял, сказал спасибо и стал пускать колечки.
— Пожалуй, пойду потолкую со стариком Робинсоном, покуда там не закрылось.
— По-моему, у дяди Джорджа тебе лучше будет, — сказал он, не глядя на меня. — Таскать мешки — тяжелая работа.
Он меня не принуждал, просто делился опытом, накопленным за четверть века работы в доках, на траулерах, на сейнерах, где он с таким трудом выкарабкался на мостик, выслужив капитанский диплом, а потом снова загремел оттуда на палубу и долго еще скитался по разным складам и фабрикам, не брезгуя самой трудной и черной работой. Он-то знал, каково это — мешки таскать. Но я хотел своим умом жить.
— Сойдет, — сказал я и рванул прямо к Робинсону.
Старик проверял счета и едва поднял голову от бумаг.
— Работа тяжелая, — сказал он. — Мал ты еще для этого.
— Справлюсь.
— Тогда купи себе кепку поплотнее, — сказал он. — Выйдешь с понедельника, в семь утра.
Я попрощался, но он уже снова уткнулся в свои бумаги. Да, брат, кто хоть немного знает угольщиков, меня поймет. Там, в конторе, я чувствовал себя униженным. Да, униженным! Для него я был только новый грузчик, новая вьючная скотинка, еще один, за которым нужно присматривать. Он таких новичков перевидал на своем веку чертову пропасть, видел их десятки, может, даже сотни. Но я по наивности обиделся. А все же работу я получил и побежал домой, ног под собой не чуя. Гарри сидел и читал, а моя старуха возилась на кухне, стряпала обед, и, как всегда, суетилась, спешила. У нее одно было на уме — как бы не подгорел бифштекс с луком. Она сказала только:
— Что ж, надо думать, ты знаешь, чего хочешь. Добивайся своего.
И добьюсь! Я разобиделся, что они не верят в меня. И начал прикидывать. Сегодня день короткий, уборку она кончила к шести; до дому ей пешком десять минут, если поторопиться, а она всегда торопилась вовремя обед сготовить. И вот пожалуйста: семь часов, а ничего не готово. Я поглядел на Жильца — теперь для меня это был уже не старина Гарри, а именно Жилец. Он развалился в кресле, похожий на большого кота, и каждые три или четыре минуты переворачивал страницу; читал он быстро и что-то мурлыкал про себя — видно, книга ему нравилась. А моя старуха уж и думать забыла про меня, она сновала взад-вперед то на кухню, то из кухни и что-то неслышно напевала, разевая рот, как рыба. Значит, опять они этим делом занимались. Или, скажем прямо, он занимался. Они часто ссорились и ругались, но он всегда брал верх. С траулера его поперли, и теперь он командовал ею; бывалый моряк, он всегда находил верный курс в тумане по карте или по компасу и бывал ласковый, как море в тихую погоду. Ему в жизни довелось хлебнуть горя, иначе он не затеял бы эту возню с котенком. Было это еще года за два до того, как я школу кончил…
