День рождения - [27]

И тут вдруг в Боришке пробудились упрямство и даже какая-то злость, вытеснившие и чувство смущения, и ее растерянность. Ну чего он во все суется? Вечно донимает ее Сильвией! Разве она советует отцу, с кем ему дружить? Или он думает, что его дочь — рабыня или крепостная?

— И вообще я уже не в первый раз замечаю, что ты после школы где-то шатаешься по улице. Вечно толчешься там на углу, около «Радуги», — сердито выговаривал отец. — Что ты там потеряла? Цила, например, бывало, сразу после школы всегда шла домой.

Если бы Боришка не любила Цилу так сильно, то, наверное, давно бы уже ее возненавидела, потому что ей всегда и во всем ставили в пример Цилу. Цила «так училась в техникуме, что преподаватели не могли нахвалиться ею…». Постепенно Цила превратилась в этакую «легендарную личность», хотя, к сожалению, ничто в рассказах о ней не было преувеличением, даже история с ее замужеством.

А Боришку отец хочет лишить даже таких радостей, как возможности прогуляться до Стружечной площади, поглядеть на витрины универмага. Во всяком случае, сейчас разговор этот ей очень кстати. Она расскажет отцу, почему так часто бывает около «Радуги». Это надо же, какой кошмар: родной отец использует свой троллейбус, чтобы подглядывать за дочерью!

— И вовсе я не шатаюсь! Ты знаешь, я никогда не шатаюсь. Я присматриваю себе платье… на те деньги, что заработала летом в садоводстве.

— Что такое?!

Сейчас, конечно, он не понимает, о чем идет речь. Но ей все равно: раз уж начала, то надо высказаться до конца. И полились потоком давно заготовленные слова о работе, деньгах, человеческих правах, о синем платье и туфлях на высоком каблуке. Говоря все это, Боришка продолжала делать маникюр; это позволяло ей не смотреть на отца — так было ей легче.

В конце концов ей удалось довольно складно высказать все, что она хотела. Поскольку родители не желают замечать, что она уже взрослая девушка, что ей нужны и модная прическа, и модное платье, она не собирается просить их покупать ей то, что ей хотелось бы иметь. Боришка вытерла пальцы полотенцем и взглянула наконец на отца: не рассердился ли он? Но на лице Кароя Иллеша не было заметно гнева, оно выражало скорее веселость. Может, он смеется над ней?

И ради этого ты работала шесть недель? — спросил отец. — А я-то думал, ты копишь на что-нибудь другое? На полное собрание сочинений Йокаи или на велосипед…

«Ну вот еще! Сочинения Йокаи! И велосипед, когда я хочу иметь автомашину!» — мысленно возмутилась Бори.

— Ты еще ребенок, дочка, — проговорил отец без всякого гнева. — Пока ты не вырастешь, ты будешь одеваться так, как мы того хотим. А бегать каждый день к витрине… Или ты не понимаешь, что взрослые так не поступают? Туфли на высоком каблуке — только их тебе и недоставало! Выкинь это из головы, Боришка! Не трать на это деньги. Все равно я не разрешу тебе носить.

Кастрюлька в руках Боришки задрожала, и вода пролилась. Мать встала, принесла тряпку и вытерла лужицу.

— Почему ты сама не вытерла, раз пролила? Почему все должна за тебя делать мать?

Мать подошла к серванту, молча сняла блюдо с нарезанным сладким кренделем и поставила на стол. Отец отломил кусочек и стал выщипывать из него изюм, Боришка даже не притронулась к кренделю.

— Радуйся, что ты ребенок, что за тебя пока думают родители. И не слушай ты эту вертихвостку Ауэр. Я уже тысячу раз тебе говорил. Дружи с Юткой. Ютке никогда не придут в голову подобные глупости.

Отец закурил и снова углубился в газету. Боришка вышла в комнату и остановилась у окна. Уже смеркалось. Почти всюду горели фонари и светились зажженные окна, только у нее на душе стоял непроницаемый мрак. Отец, если заупрямится, ни за что не разрешит ей носить синее платье, и оно будет понапрасну висеть в шкафу. Слезы полились по щекам Боришки. Она прижала ко рту носовой платок, чтобы заглушить всхлипывания. Все равно ее никто не пожалеет.

Мать вышла вслед за ней в комнату, неслышно открыв дверь. Остановившись за спиной Боришки, она тронула ее за плечо.

Ох, лучше бы она ушла, а не утешала ее! Все равно она заранее знает, что скажет мать: какое у нее было трудное детство и что, мол, теперь, когда есть возможность добиться, чтобы хоть у ее дочери-то все было по-другому, — что проку ей в этих словах?

— Не плачь, моя звездочка.

«Звездочка»! А делает все, что скажет отец, пляшет под его дудку.

— Отец прав, Боришка. Ты еще ребенок. Не огорчай его, не порти праздников!

А чем она его огорчает? Она же ни филлера не попросила у него! Она, видите ли, его огорчает?! А что делает отец? Может быть, он приносит ей радость? Легко сказать «не плачь», когда слезы сами катятся из глаз. Да разве могут они понять, ее родители, что сейчас творится в ее душе?! Да и вообще разве такими должны быть настоящие родители! Хуже чужих!..

— Ты еще будешь взрослой, придет время, не бойся! Еще пожалеешь, что детство так быстро улетело и его уже не вернуть. Всему свой срок.

«Всему свой срок»! Можно подумать, что только от маминого желания зависит, когда ее дочь станет взрослой. Будто она сама этого не чувствует лучше других…

Мать хотела обнять Боришку, но она стряхнула ее руку.