День рождения Лукана - [34]
– И что? Тебе это… интересно?!
– Ну что ты! Я не поклонник Антония, чтобы подражать ему в этом. И совсем не охотник до скверного вина, да и вообще до вина, ты знаешь. Корнут меня так наставлял: до тридцати лет несмешанное – исключительно в качестве лекарства[96]. Я его только при цезаре и пробовал, всего несколько раз. Вот и вчера выпил – на свою беду. До сих пор голова трещит от этого мерзкого пойла! И для моей «Фарсалии» мне нечего там почерпнуть. Это Петроний собирает во время таких прогулок словечки и наблюдения для своих сатир. У него, кстати, весьма любопытные произведеньица получаются. Но мне это направление чуждо. Как чужд и сам Петроний… при всем его уме. Он не может без пошлости, а я ее на дух не переношу…
– Марк, миленький, пожалуйста, не ходи туда больше! – взмолилась Полла. – Если ты меня любишь! Тебя и так чуть не покалечили!
Лукан гневно взглянул на нее здоровым глазом:
– И что ты предлагаешь? В следующий раз, когда он меня позовет, я скажу: «Прости, о цезарь! Меня не пускает супруга! Я ставлю ее выше тебя и повинуюсь в первую очередь ей». Если не хочешь сама прислуживать в харчевне во время его пиршеств, как это у нас теперь делают многие благородные матроны, мирись с тем, что я участвую хотя бы в чем-то, чтобы нас не трогали… Не хотел тебе говорить, но ты меня вынудила.
Последние слова он проговорил, понизив голос. Полла осеклась. Она и не подозревала, что́ ей может угрожать и от чего, оказывается, оберегает ее муж, в самом прямом смысле подставляя под удар себя… Как мало она все-таки знает о жизни в большом мире!
– Но неужели никто не может отказаться? – спросила она, помолчав. – А как же… Тразея Пет? Он тоже ходит с Нероном в ночные походы?
– Ты когда-нибудь видела этого Тразею? – поморщился Лукан. – Он уже точно достиг аристотелевских семи седмиц человеческой жизни[97]. И у него вечно выражение лица, как у школьного учителя, когда тот приказывает выдрать мальчишку розгой. Кто ж его станет звать для развлечений? Даже и в голову не придет.
– Ты недолюбливаешь его?
– Нет. Его нельзя не уважать. Но мне кажется, что он застыл в своем преклонении перед той республикой, которая была. У моего дяди более трезвый взгляд, хотя он тоже чтит Катона. Однако дядя понимает, что повернуть время вспять невозможно.
– Ладно, что нам теперь говорить о Тразее и о республике? – вздохнула Полла. – Я за тебя переживаю! Это слишком высокая цена даже за наше общее спокойствие.
– Ничего страшного! – беспечно махнул рукой Лукан. – Обычная мужская жизнь. Вам, женщинам, этого не понять. А мужчинам приходится иногда наносить удар, иногда принимать. Согласен, все это было глупо, но не менее глупо впадать в отчаяние из-за каждого синяка. По крайней мере, это впечатление я могу вставить куда-нибудь в поэму.
– Ну, знаешь ли! – покачала головой Полла. – Если ты захочешь все сражения описывать по личным впечатлениям, ты сам падешь в первом же бою!
Лукан засмеялся:
– Не беспокойся! Я все понимаю. И вполне в состоянии позаботиться о своей безопасности.
Потом Полла еще расспросила и хорошенько отчитала бывших при Лукане телохранителей. Те вместо ответа на ее вопросы только оправдывались, и никто из них не мог объяснить, что и как произошло. Все лишь сходились на том, что господин, как обычно, был вместе с цезарем и его ближайшей свитой, а они следовали поодаль и сами несколько ослабили бдительность, полагая, что в таком окружении ему ничто не угрожает.
В тот же день Нерон прислал Лукану письмо, в котором осведомлялся о здоровье друга и желал ему скорейшего выздоровления. У Поллы почему-то мелькнула мысль, что не без ведома цезаря все совершилось, но додумывать ее до конца она побоялась.
В последующие дни казалось, что все обошлось без последствий. Ссадины затянулись, отечность вокруг глаза спала, чернота постепенно таяла. Однако оказалось все несколько хуже: поэта стали часто мучить головные боли и ночные ужасы. Полла была уверена, что именно под воздействием их он рисовал страшные картины, от которых она содрогалась: описание зловещего священного леса, безжалостно вырубленного Цезарем, пугающие подробности битв, ранений. Лукан теперь взял за правило каждый день прочитывать ей то, что сочинил.
Однажды они вдвоем коротали зимний вечер в библиотеке, при свете масляных ламп. Лукан стоя читал, разложив папирус на предназначенном для чтения складном столике с односкатным верхом, а Полла, сидя в кресле, с удовольствием по очереди вертела в руках новенькие книжки, только что принесенные от издателя[98], вдыхая свежий запах кожи, нового папируса, чернил и киновари, переворачивая свитки до последней, титульной, страницы[99], чтобы увидеть красиво выписанные красным заглавия: «Марка Аннея Лукана “Илиакон», «Марка Аннея Лукана Катахтонион», «Марка Аннея Лукана речь в защиту Октавия Сагитты». Между тем Лукан декламировал нараспев:
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.