День рождения Лукана - [2]

В плавном красноречии Поллия было что-то завораживающее, мысль о морской прогулке была соблазнительна, и, кроме того, Стаций начинал понимать, что даже из чисто деловых соображений не следовало бы пренебрегать приглашением возможного покровителя – Марциал уж точно не упустил бы такого случая, – но ему трудно было перебороть уже принятое решение.

– И что, твоя жена там, на вилле? Она не присутствовала на Августалиях?

– Присутствовала. Я сам немало удивился, когда она изъявила горячее желание поехать со мной. Она у меня не любительница подобных развлечений. Я же, признаться, люблю их, да и наш Учитель[7] не возбраняет присутствие на зрелищах, предостерегая только от участия в них. Жена здесь, уже в карруке[8]. Познакомишься ты с ней в любом случае. Но все же, я надеюсь, ты не захочешь огорчить ее отказом. Насчет карруки не бойся, мы в ней доедем только до причала.

Стаций ничего не ответил, только улыбнулся, думая, что сейчас выразит почтение матроне, а потом все-таки убедит нежданных гостеприимцев отпустить его домой.

Богато украшенная каррука с поднятым откидным пологом, запряженная четверкой холеных гнедых лошадей, ожидала их на площади перед театром, в тени, падающей от двухэтажной базилики. Возле нее стояли несколько вышколенных рабов, даже в отсутствие хозяина сохранявших почтительное молчание и благопристойность поз.

– Полла, душенька, – радостно воскликнул Поллий, приоткрывая легкую тканую завесу, – я привел тебе того, кого ты хотела видеть.

– Ты очень добр, милый, – прозвучал в ответ мягкий женский голос, и с этими словами его обладательница легко выбралась из карруки. Одета она была в столу[9] цвета сухих виноградных листьев – такой цвет называли по-гречески «ксерампелинос». Стацию, стоявшему в двух шагах, в первый миг она показалась совсем молодой женщиной, ибо была худощава и девически ловка. Но едва взглянув на ее лицо с сетью тонких морщинок у глаз и возле губ, на обильную серебряную проседь в некогда черных как смоль волосах, он сразу понял, что ей никак не меньше сорока. Лицо ее представилось ему знакомым, но он не мог припомнить, где и когда видел его. В глубине сознания почему-то забрезжила мысль о его собственной награде, серебряном венке, но он не обратил на нее внимания.

– Приветствую тебя, госпожа! – обратился Стаций к матроне.

– Рада познакомиться с тобой, поэт, прими и мои поздравления со столь блистательной победой! – ответила она с полуулыбкой, не обнажившей ее зубов. У нее были живые черные глаза, черты лица ее были идеально правильны, а прическа только оттеняла их, хотя и была откровенно старомодной: прямые волосы, разделенные пробором и, очевидно, собранные сзади в простой узел, которого не было видно под тонким покрывалом. Как это было не похоже на безобразные валы и корзины мелко взбитых кудряшек, какие нагромождали на своих головах модницы последних лет!

– Благодарю, госпожа! – с легким поклоном ответил Стаций. И добавил нерешительно, не зная, стоит ли начинать этот разговор. – Твое лицо кажется мне знакомым… Только не помню, когда и где я мог видеть тебя…

– Возможно, в одной из прошлых жизней, – уклончиво произнесла матрона, краем глаза поглядывая на мужа. – Я, во всяком случае, вижу тебя впервые, хотя могу только сожалеть, что боги не послали мне эту встречу раньше.

– Не у тебя одного, Стаций, возникает такое чувство, – с какой-то поспешностью вступил в их разговор Поллий. – Нам нередко приходится слышать подобное. Хотя «нередко» это относительно, моя почтеннейшая супруга лишь в исключительных случаях показывается на людях, а навещают нас в основном близкие друзья. Так ты согласен посетить наш уединенный приют?

– Прошу тебя, не откажи! – присоединилась к его просьбе матрона.

– Согласен! – почти неожиданно для самого себя твердо произнес Стаций. В немалой степени его влекло любопытство. Встреча с далеким прошлым в лице Поллия вызвала в нем желание задержаться в этом ушедшем дорогом мире, а супруга Поллия явно несла в себе некую загадку, которая, как подсказывало ему внутреннее чутье, каким-то образом касалась и его.

Оба, и муж и жена, искренне обрадовались ответу Стация, все уселись в просторную карруку, Поллий начал раздавать распоряжения, решая, куда и когда пригнать повозку после их отплытия, кого из рабов послать с вестями к старой Папинии, тетке Стация, а кого – на почтовую станцию, отправить в Город его жене Клавдии краткое письмецо, которое поэт тут же по пути собственноручно начертал. Драгоценный венок было решено везти с собой, не возлагая непосильной ответственности на верного Клеобула, которого пришлось оставить в Неаполе.

Проехав по прямым и довольно широким улицам и переулкам новой Партенопеи, опустевшим от жары, они быстро достигли гавани. Отсюда открывался обширный вид на всю окрестность: на страшный разлом обезглавленной горы[10], добрая половина которой одиннадцать лет тому назад взлетела на воздух и, рассыпавшись, покрыла собой несчастные окрестные поселения; на змеевидно вытянувшийся Суррентинский полуостров, оканчивающийся мысом Минервы, и на устремленный к нему остров Капрею, похожий то ли на нильского крокодила, каких любили изображать на стенах кампанских вилл в числе прочих водных обитателей, то ли на нереиду, всплывшую вверх лицом и маленькой острой грудью и раскинувшую по морской глади длинные волосы. Поллий показал, где, в направлении Путеол, находится еще одна его вилла, под названием Леймон, расположенная неподалеку от города. Но там они живут зимой, а летом предпочитают Суррент.