День рождения - [80]

Они вернулись в вестибюль и пристроились около высокой урны.

«Ты не закуришь?» — спросил Бирош.

«Нет, — сказал Томаш. — Я не курю».

«Вот видишь, — сказал Бирош. — Даже этого я не заметил. Такой из меня директор».

«Я никогда не курил, — сказал Томаш. — Не научился».

Бирош поиграл зажигалкой, но потом, словно раздумав, сунул сигарету обратно в пачку.

«Ты прав, — сказал он. — Правильно делаешь, что не куришь».

Зазвенел звонок.

«Надо идти, — сказал Бирош. — Совсем как в школе. Или в театре».

«Как в театре, — сказал Томаш. — Только я никудышный актер».

Он вспомнил, как они с Верой были однажды в опере. В зале стояла нестерпимая духота, на сцене полумрак, и музыка действовала усыпляюще.

«Пойдем домой», — сказал он после первого действия.

«Почему? — Вера посмотрела на него с удивлением, — Тебе не нравится?»

«Меня это угнетает», — сказал он.

«Уходи, — сказала Вера. — А я останусь».

И как сейчас, зазвенел звонок. Зрители поспешно возвращались на свои места. Давка у входа отделила его от Веры. Он видел, как она идет не проходу, как пробирается к своему месту в середине ряда. Люди с охотой вставали перед ней, давая дорогу.

«Вы не войдете?» — спросила капельдинерша, которая уже держалась за фигурную ручку, собираясь притворить мягкую, бесшумную дверь.

Он вздрогнул и только тут заметил, что остался в фойе одни. Огни в зале уже меркли, раздались аплодисменты, приветствующие дирижера.

«Нет, — лицо его залилось краской, — не могу. У меня билет на ночной экспресс, мне нужно ехать на вокзал».

«Жалко, — сказала капельдинерша. — Второе действие божественное. Я всегда на нем плачу».

«Я знаю эту оперу, — солгал он. — Она действительно божественна. Но мне нельзя опоздать на поезд».

«Когда приедете в следующий раз, лучше остановитесь и гостинице и уезжайте утром».

«Постараюсь, — сказал он. — Но когда едешь в командировку, не всегда можешь выбирать».

Даже через обитые двери доносился гром оркестра.

«Это увертюра, — сказала капельдинерша. — Второе действие тоже имеет увертюру. У вас есть программка?»

Он пошарил в кармане.

«Нет», — сказал он, хотя хорошо помнил, что перед началом спектакля купил ее и дал Вере.

«Хоть программу вам надо иметь, — сказала капельдинерша. — Там вы прочтете содержание остальных действий».

«Прекрасная мысль», — сказал он и подал ей пятикронную монету.

И пошел к раздевалке.

«Обождите, — закричала ему вслед капельдинерша. — Я же вам ничего не дала».

Он покорно принял от нее тонкую книжицу, скрутил и сунул во внутренний карман.

Только на улице он сообразил, что ему, собственно, некуда деться. Даже домой не попадешь: ключи от квартиры взяла только Вера, потому что он не хотел оттягивать карман в новом костюме. Он присел на скамейку в парке неподалеку от театра, но было довольно холодно, дул неприятный ветер, поэтому он встал, начал прохаживаться. Парк был безлюден, нигде ни души, и когда он в третий раз завершал длинный обход подсвеченного фонтана, то чувствовал себя иностранцем, который темной ночью потерял ориентацию и напрасно ищет дорогу, что вывела бы его из бесконечного лабиринта незнакомых улиц.

Когда же наконец зажегся свет в вестибюле театра и Томаш различил в толпе выходящих фигуру Веры, он не мог избавиться от чувства вины. Он покорно приблизился к ней, но она на него не взглянула, молча шла рядом и потом три дня с ним не разговаривала.

«Мне очень жаль, — сказал он, когда она в знак примирения налила ему можжевеловой водки, которую держала под замком в комоде и доставала, только когда чем-нибудь портила желудок. — Просто я равнодушен к музыке».

«А к чему ты не равнодушен?» — спросила она.

«Я в том не виноват, — сказал он в свое оправдание. — Я всю жизнь занимаюсь уравнениями и расчетами. Разве этого мало?»

«Не знаю», — сказала она и опрокинула в себя рюмку можжевеловки.

Он все время возвращался к ее вопросу: к чему я, собственно, неравнодушен? И тогда он действительно не знал на него ответа. К ней? Наверное, да, иначе они не смогли бы жить вместе так долго. А еще? Что еще? Институт? Смехота. Он припомнил, при каких обстоятельствах туда поступил. Случайная встреча с Ондреем и заманчивая перспектива выскользнуть из паутины факультета, избавиться от призрака Барты — и дело было сделано. Он ушел бы куда угодно, принял бы любой пост, который обеспечил бы ему привычный жизненный уровень, потому что он между тем настолько привык к комфорту, что вряд ли смог бы отказаться от него. «Я не мещанин, — клялся он. — Но я не хочу оказаться в таком положении, когда не смогу позволить себе того, что позволяют себе люди моего ближайшего окружения. Мне не нужна ни машина, ни дача, ни отпуск на море. Мне просто нужна уверенность, что не надо каждый вечер открывать бумажник и считать, сколько крон остается до ближайшей получки. Кто сегодня считает деньги?» Он припомнил годы, когда он только начинал. Тогда были другие времена. Может быть, все были тогда другими. У людей были идеалы, и они были готовы принести им в жертву все, и ничто не могло их остановить. Он сопротивлялся мысли о том, что стал сибаритом. Но ему пришлось согласиться с тем, что институт был временным решением, не выходом. Удобный гараж, куда человек ставит свою такую же удобную машину, а сам ходит пешком, чтобы не мыть ее после дождя. Я стал на прикол, подумалось ему. Я избрал жизнь на приколе. Но может быть, я еще способен проехать по улицам? Может быть, я в силах разбудить дремлющую энергию, заставить вертеться заржавевшие подшипники?