День рождения - [76]

«Идет, — сказал он, немного помолчав. — Я согласен и могу приступить хоть завтра».

«Рад, что смог тебе помочь», — сказал Ондрей.

На следующий день Томаш подал в деканат заявление об уходе.

«А что ты там будешь делать?» — спросила Вера.

«Не знаю, — сказал он. — Вероятно, то же, что и до сих пор».

Вера покачала головой:

«Я бы на твоем месте подумала. Исследовательский институт и факультет — разные вещи».

«Нет, — сказал Томаш. — В принципе никакой разницы. Одно и то же».

Это была его ошибка. Но тогда он еще не отдавал себе отчета в том, что нужды производства далеки от игры в науку, что сумма сведений может не представлять никакой ценности, если эти сведения остаются в плоскости логических цепочек. Он энергично взялся за организацию института и лишь издали наблюдал, как ловко Ондрей обходит ловушки, расставляемые на его пути политической ситуацией. На завод тоже распространилась атмосфера нервозности и неуверенности, но Ондрей со своим уравновешенным характером укрощал самые яростные проявления страстей. Институт же стоял совсем особняком, как тихий оазис, куда не проникает ни песчинки из бушующей рядом пыльной бури. Ондрей время от времени заходил к нему и каждый раз хвалил.

«У тебя тут лучше, чем в Академии наук, — говорил он. — Делаешь свое дело, и никто за тобой не следит. У тебя хоть вздохнуть можно».

«А у тебя много сложностей?» — спросил Томаш, но Ондрей только рукой махнул.

«Не бойся, я не Мартин. Я не дамся», — сказал он бодро.

«Кому не дашься?» — спросил Томаш.

Вопрос прозвучал резко и на минуту привел Ондрея в замешательство.

«Никому не дамся, — ответил он после паузы. — Под меня не подкопаешься».

Этот разговор припомнился Томашу несколько недель назад, когда прошел слух, что Ондрея снимают с поста директора. На заводе появились ревизоры из генеральной дирекции. Трое хмурых мужчин с каменными лицами, от которых веяло ледяным холодом. Ондрей представил их на совещании с широкой улыбкой, как будто приветствовал желанную делегацию.

«Смело проверяйте, уважаемые товарищи, — сказал он. — У нас все в полном ажуре».

Но Томаш прочел во взглядах троицы зловещий знак. Словно они уже приготовились обязательно что-нибудь найти. Словно им и не нужно изучать горы бухгалтерских документов, отчетов, приказов и записей, а все уже известно наперед.

«Надеюсь, вы не поставите мне в упрек этот коньяк», — силился усмехнуться Ондрей: ревизоров угощали коньяком.

«Нет, — сказал старший из них, который представился как председатель комиссии. — Коньяк, который мы выпьем сами, мы не поставим вам в вину. Худо, когда его пьют другие — и без нас».

«Отлично! — Ондрей хлопнул себя по ляжке. — Вот это дело! Ревизор тоже человек. Если мне посчастливится родиться второй раз, я стану ревизором. Ибо только ревизор может не бояться ревизии».

«А вы нас боитесь?» — Старший испытующе посмотрел на него.

«О нет! — воскликнул Ондрей, будто провозглашал здравицу. — Я же вам сказал, что у нас вы ничего не найдете».

Но через несколько дней уже и в институт Томаша просочились слухи, что на предприятии обнаружены многочисленные хозяйственные нарушения. Поговаривали, что Ондрею грозит встреча с прокурором. Томаш этим разговорам не верил, хотя ревизоры приходили и к нему и даже намекали, что напали на след крупных правонарушений. Они потребовали краткий отчет о положении в институте. Когда Томаш принес его, старший группы задал ему несколько вопросов о частной жизни Ондрея. Томаш не знал о ней почти ничего, но все равно возмутился:

«Это, по-моему, не относится к вашей компетенции».

«Не относится, — сказал старший. — Но знаете ли вы, почему нас сюда прислали? Поступила жалоба, написанная его собственной женой».

«Мне известно, что он разводится», — сказал Томаш.

«Вот именно, — сказал старший. — Связался с какой-то бухгалтершей, и жена не может ему этого простить».

«И за это вы хотите его уничтожить?»

«Уничтожить? — Председатель комиссии взглянул на него с оскорбленным видом. — Мы никого не уничтожаем. Но коль скоро нам пришлось приоткрыть кастрюлю, мы не можем утаить, что мы в ней увидели».

«Неужели все так худо?» — спросил Томаш.

«Хуже, чем мы предполагали», — хмуро сказал ревизор, и Томаш опять испытал чувство, пронизавшее его при первой встрече с комиссией.

Дома он рассказал об этом Вере.

«Если бы я тебе изменил, ты бы тоже написала на меня жалобу?»

«Ты никогда мне не изменишь, — засмеялась Вера. — Потому что не с кем. Кому ты нужен!»

«Это неправда, — хотелось ему сказать. — Ты глубоко ошибаешься! Если бы я пожелал, я мог бы соблазнить хоть дюжину женщин».

Но он и сам тому не верил. Нет. Теперь уже нет. У него уже нет ни сил, ни выдержки, необходимых для приключений, которые и без того ведут только к ревизиям отчетности и собственной совести. Он молча обнял Веру.

«Я не изменю тебе, потому что я тебя люблю», — сказал он наконец.

Вся история казалась ему фарсом, трагикомедией. Под вашими руками меняется лик Земли, подумал он. Но достаточно одного неверного шага, и все то, что мы долго и упорно строили, разом рухнет, развалится, как карточный домик. Ондрей был как тот солдат, что прошел всю войну без единой царапины, а в первый день мира, смывая с себя пыль и кровь, поскользнулся в ванне и разбил себе голову.