День рождения - [44]

«Вот видите, — похвалил нас Бухала, — вы сделали великое дело. Перековали капиталиста». В тот день Раух полил фикусы вином: «Растите, голубчики».

Наша типография. Наши фикусы. Наш директор. Наш директор умер.

— Многие нынче не выдерживают, — сказал капитан. — Не выдерживают груза прошлого. Не выдерживают груза собственного прошлого.

— Его прошлое безукоризненно. Он был солдат.

— Может, именно потому и не вынес. — Капитан криво усмехнулся. — Газеты читаете?

— Читаю.

— Читайте внимательней. Все мы туда отправимся. От всего от этого. Придется.

Казалось, история Венделя Страки его лично как-то взволновала.

— Я тоже был солдатом, — сказал он после паузы. — Когда мне было, сколько вам сейчас, я воевал в горах[7]. Постоянно рисковал головой. Да и потом тоже. А зачем? Чтобы пришли вы, молокососы, и все перетряхнули?

— Все куда сложнее, — сказал я и взял со стола протокол. — Я хотел бы обратить ваше внимание, — продолжал я бесстрастно, — здесь неверно указана дата моего рождения. Я родился в марте, а не в апреле.

— Не будьте циником.

— Это серьезная ошибка. Если уж подписывать, так надо быть уверенным в том, что подписываешься под правдой.

— Дай бог, чтобы вы всегда были правы.

— Я прошу вас исправить ошибку.

— Исправьте сами.

Он протянул мне обкусанную ручку.

— Как исправить — зачеркнуть и надписать над апрелем март?

— Как хотите.

— Я спрашиваю, чтобы сделать как положено.

— Выходит, у вас в этом месяце день рождения.

— Ну и что?

— По правде говоря, мне это безразлично. Мне уже все безразлично.

Я вернул ему исправленный протокол и поднялся:

— Я пойду.

— Спасибо. — Капитан вздохнул. — Надо бы отпуск взять. Устал я невероятно и всем этим сыт по горло.

— До свиданья.

Вестибюль типографии затянут черным крепом. На стене, на самом видном месте, висит фотография Венделя Страки, а под ней — вырезанные из пластика цифры: 1908—1968. В этом году ему стукнуло бы шестьдесят, подумал я. А он совсем не выглядел на свои годы, от силы на пятьдесят. Подвижный, энергичный, для такого возраста даже чересчур энергичный. Да, теперь уж юбилей нам не праздновать. А Бухала намекал, что шефу по случаю шестидесятилетия дадут награду. «И тогда мы тут такие дела развернем! — говорил он. — Дуайен среди наших директоров». На совещаниях руководства Страка всегда садился возле Бухалы. Прежде чем принять решение, Бухала обычно наклонялся к Страке, чтоб получить его одобрение. Или громко спрашивал: «Я прав, товарищ Страка?» И Страка кивал: «Да, да».

Я сидел в своем кабинете и пытался сосредоточиться на горе писем и заявок. В эти дни я порядком запустил работу, бродил, будто в тумане, в дурманном сне, который, не отпуская, держал меня; на мгновенье пробуждаясь, я затем еще глубже погружался в него. Не хотелось признаваться в этом даже себе, но смерть Страки потрясла меня. Пугало и будущее. На другой же день после страшного известия по приказу Рауха, который на правах первого заместителя взял власть в типографии в свои руки, мы включили в план венский заказ, привезенный Кошляком.

— Брось сантименты, — отверг Раух мои возражения. — Пора вести дело с размахом. Кто смел, тот два съел. До сих пор мы знай латали дыры, а теперь, хочешь не хочешь, подули другие ветры. Что вчера устраивало нас, сегодня выглядит недопустимым ретроградством. Уж не собираешься ли ты игнорировать законы экономического развития?

Я смирился. Раух начал поучать меня насчет новой экономической модели.

— Не принимай меня за первоклашку. Я грамотный. Сам читал об этом.

Когда я объявил в наборном, что со следующего месяца будем работать на экспорт, Штрбик, самый старый из метранпажей, поинтересовался:

— А боны за это будут?

— Почем я знаю?

— Глядите не присвойте, а то разделите их там, наверху, промеж себя.

— Оставь начальство в покое, — прикрикнул на него тонким голоском низенький наборщик, которого все звали Финтяем. Откуда взялась эта странная кличка, я так и не допытался; Финтяй работал в наборном цеху двадцать лет, но настоящее его имя знали, наверное, лишь в отделе кадров. — Не все ли тебе равно, что выпускать, хоть бы и завертку для подтирочной бумаги.

— Пусть и подтирочнуго бумагу, но на наши родные ж… — Белько был известный задира и скандалист и с особенным удовольствием куражился над Финтяем. — Ум растеряли вы, славное руководство. Начисто ум растеряли.

— Про себя этого сказать не могу, — возразил я. — Это не я придумал.

— Конечно, не ты. Твое дело телячье, — засмеялся Белько и раскашлялся.

— Мы упираемся в новую экономическую модель.

— Причем сознательно. — Белько утер жилистой рукой губы и потянулся к полке за бутылкой. — Выпьешь?

— За что?

— Эта штука валит с ног.

— Не пей, — предупредил Финтяй. — Это принес тот трахнутый редактор.

— Фиала?

— Он самый.

Фиала из журнала по собаководству ходил в цех ручного набора чуть ли не ежедневно и почти в каждом номере менял примерно половину материала.

— Чего ему опять надо? — спросил я.

— Добрать статью о выставке фокстерьеров в Сан-Себастьяно.

— От этого журнальчика со второго полугодия придется отказаться, — сказал я. — Если вести дело с размахом, нечего нам валандаться со всякой мелочью.