День рождения амазонки - [8]

Убедившись, что все ждут его действий, Ларри вдруг поднял потрепанный ящик, недавно врученный им Виоле, протянул перед собой - и отнял руки. Ящик повис в воздухе. Ларри открыл безжалостно исцарапанную крышку. Зажегся круглый оранжевый глазок на передней панели. Под крышкой лежал, поблескивая, будто лужица смолы, черный диск. Уверенным движением Ларри опустил на его край хрупкую жучиную лапку, чем-то щелкнул, и...

Неторопливо зазвучала музыка, мелодичный перезвон и печальные вздохи; ритм, напоминавший о желтых листьях, о прозрачном дожде начала осени. Погодя, запел женский голос. Не слишком молодой, не слишком звонкий, с налетом светлой обреченности.

У природы нет плохой погоды,

Всякая погода - благодать.

Дождь ли, снег, любое время года

Надо благодарно принимать...

Роман поначалу выказал небольшое удивление. Звучала речь его далеких предков, язык древних стихов, настолько прекрасных, что Роман когда-то научился читать их в подлиннике. Поняв же смысл песни, Альвинг растроганно усмехнулся. Васильково-синие глаза его, забавно оживлявшие широкое мясистое лицо, потеплели и увлажнились. Фаркаш тоже знал этот язык, считавшийся международным во времена отлета "Индры". Для Виолы язык был одним из двух родных. Она мысленно переводила Хельге.

Смерть желаний, годы и невзгоды,

С каждым днем все непосильней кладь...

Что тебе назначено природой

Надо благодарно принимать...

Сам даритель слушал, склонив золотистую голову на стройной шее, грустно и задумчиво, словно впервые. Замерли последние нежные вздохи. Капитан Фаркаш выждал надлежащую паузу, смущенно кашлянул и сказал:

- Н-да, конечно, музейный экспонат... Даже в мое время за такими гонялись. Знаете, кто любил свой дом под старину обставлять... Где-нибудь годы двухтысячные, а?

- Плохо вы обо мне думаете! - с шутливой надменностью ответил Ларри. Тысяча девятьсот семидесятые. Та-к-то.

- Мы ждем тоста, - вмешалась Хельга и подставила бокал.

Очевидно, виновница торжества этот тост уже услышала, поскольку мотыльки опустили крылья и губы сложились, будто скрывая забавный и грустный секрет. Но Ларри все-таки оказал вслух, потому что здесь был Фаркаш:

- Виола, давай выпьем за слабых!

Воцарилась тишина. Снова осмелев, подала голос робкая птица. Роман поднял одну бровь, потом встал и с преувеличенной серьезностью отправился под навес. Довольно долго гремел там чем-то, должно быть, крышкой; подсыпал специи, в общем, доводил до готовности каурму.

Неловкость повисла над столом, и капитан Фаркаш снова пошел на приступ:

- Что-то я не понимаю, извините... За каких слабых?

- Я объясню, - кивнул Ларри. - Вот эта песня...

- В ней есть нечто рабское, - перебила Хельга.

- Возможно. Но она точно выражает настроение эпохи. Короткая жизнь, отягощенная болезнями, неудобствами - действительно, непосильная кладь... Оставалось закрыть глаза на правду и убеждать себя: что естественно, то прекрасно, у природы нет плохой погоды...

- Значит, по-вашему, - тихо, но с явной угрозой спросил Фаркаш, - наша эпоха была эпохой слабых?

Ларри запнулся. Со всех сторон его обстреливали возбужденными сполохами, просили не задевать капитана. Но привычка к откровенности оказалась сильнее. Ларри сказал:

- Вы не могли иначе. Вы были не в силах трезво смотреть на собственную жизнь. Глубокое понимание своей конечности убило бы любого из вас. Я выбрал эту песню, потому что хорошо понимаю тех, кто ее сложил и пел. Я такой же. Исчезни сейчас хранящая Сфера; окажись я перед лицом болезней, дряхлости, смерти... Наверное, покончил бы с собой. Нас оберегает Сфера, капитан; у ваших современников был _внутренний_ предохранитель... нечто вроде смягчающей вуали перед глазами... Единственный человек, не нуждающийся ни в какой защите от реальности, - это наша новорожденная!

Вероятно, решив, что тема исчерпана, Ларри потянулся чокаться с именинницей:

- За слабых всех времен, стальная, огненная Виола! За капитана Фаркаша, за Хельгу, за меня! Право, мы в чем-то очень похожи на своих предков. И нас так же надо щадить. С той поры, когда была спета эта песня, и до сегодняшнего дня, - мир все-таки принадлежит _нам_.

Вдруг остановился на полушаге Роман, несший к столу чугунную посудину с каурмой. Стал как вкопанный и с новым интересом воззрился на капитана. Другие мигом отвели глаза от Ларри. Будто разом изменил облик почтенный, окутанный табачным дымом Дьюла, коротыш с багровым лицом и седеющими, точно присыпанными пеплом, усами. Такую могучую кольцевую волну обиды и гнева родил, неведомо для себя, воинственный Фаркаш.

- Зря вы нас так, ей-богу, - ласковее прежнего начал Дьюла, и что-то заклокотало у него в груди. - Вы, извините, не знаете, о чем говорите. Нас не знаете... ну, тех, кто, по-вашему, тащил непосильную кладь и старался уговорить себя, что так и надо. Конечно, хлипкие среди нас были... так сказать, смирившиеся. И просто были черные пессимисты, слушать страшно. Но не они, можно сказать, погоду делали. Нормальный человек, он жил без ваших предохранителей! Вот что я вам скажу, да!.. - Капитан, разволновавшись, взмахнул трубкой. Уголек алым метеором влетел в крону. Стайка птиц вспорхнула с дерева; лопоча крылышками, вонзилась в садовые дебри. - Он жил себе, и все: работал, любил, добивался своего. А о старости, о смерти вовсе не вспоминал. Будто и нет их на свете. Шутка ли! Какие болезни на ногах перехаживали, голод, холод терпели; не могли идти, так ползли! А все почему? Цель имелась. Идея. Понимаете? - Корявым пальцем Дьюла постучал себя по изрытому морщинами лбу. - Идея, товарищ дорогой...