День после ночи - [58]

Она не раз видела, как другие «бывшие» вдруг застывали в столовой или на плацу, внезапно парализованные воспоминаниями. Но Зора, считавшая себя хозяйкой собственного прошлого, думала, что ей такое не грозит. Наоборот, чтобы сохранить свои воспоминания четкими и ясными, она даже начала записывать имена тех, кто был с ней в концлагере, тех, кто умер в бараке у нее на глазах, рецепты «супов», которыми они спасались от голодной смерти, отупляющие работы, которые приходилось выполнять. Перечень ее страданий, унижений и потерь занимал пять листов бумаги, исписанных с обеих сторон. Это помогало и не забывать прошлое, и держать его в узде. Она хранила аккуратно сложенные листки между страницами еврейской грамматики, пробегая глазами по строчкам каждый раз, когда приступала к занятиям.

Но она никак не могла ни объяснить, ни отогнать сегодняшнее странное чувство, когда собственные волосы, щекочущие шею, неожиданно вызвали воспоминание о матери. Мама называла волосы главным Зориным богатством, говоря это с таким неприкрытым сочувствием, что Зора неизменно морщилась.

Зора встряхнулась и направилась в столовую. После завтрака надо будет попросить Леони поработать ножницами. Без этой идиотской гривы и прохладнее, и удобнее. Сегодня ночью ничто не должно отвлекать.

Когда Зора вошла в шумную столовую, Эсфирь и Якоб замахали, приглашая присоединиться к ним.

– Вот. Это тебе, – сказал мальчик, придвигая к ней тарелку.

Зора взяла булочку. Что за вкус! Что за аромат! Мягкий сыр, нежный и соленый, показался даром небес. Чай, в который Якоб намешал слишком много молока и сахара, пришелся в самый раз. Она впилась зубами в кусок помидора и тихонько застонала.

– Что случилось? – забеспокоилась Эсфирь.

– Ничего, – ответила Зора, изумившись странному ощущению у себя во рту. – Просто эта еда... То есть этот помидор... Сегодня все такое вкусное, правда?

– Попробуй красный перец. – Эсфирь передала ей другую тарелку. – Мы такого сроду не ели. Давай я тебе нарежу.

Но Зора уже мчалась к двери.

– Ты куда? – крикнула вдогонку Эсфирь.

«Что это со мной? – спросила себя Зора, оставшись одна. – Я с ума схожу? Почему теперь, когда все позади?»

Нельзя отрицать жизнь, – ответил мужской голос.

Зора расхохоталась и тут же хлопнула себя ладонью по губам. Не хватало еще стать припадочной кликушей, от которой все отворачиваются из жалости или отвращения. Она шла все быстрее и быстрее, споря на ходу с собой.

«Еще как можно. Жизнь непростительно слаба. Смерть во сто крат сильнее всего живого. Я хорошо изучила, что такое тлен и суета. Это смерть нельзя отрицать. Никто не докажет мне, что жизнь – Божий дар, прекрасная поэма, наполненная смыслом».

То-то ты чуть не разревелась, попробовав помидор.

Зора узнала этот голос. Это был Майер, знавший, как завоевать ее расположение при помощи сигарет, и остававшийся в ее мыслях, как она ни билась, стараясь не думать о нем.

«Просто я была голоднее, чем казалось. Вот и все».

Ты стала лучше спать. И даже поправилась.

«Потому что тут больше делать нечего», – возразила она, пытаясь понять, почему в воображаемые оппоненты выбрала именно Майера. Ведь она едва его знала. Он достойный противник, только когда я за него говорю, решила Зора.

Противник или поклонник?

Зора покраснела.

Твое тело возвращается к жизни, и твое сердце тоже.

Чья-то маленькая рука скользнула в ее ладонь, разом утихомирив голоса в Зориной голове.

– Тебе плохо? – спросил Якоб. – Хочешь, я схожу за мамой? Или медсестрой? Мама говорит, нам надо о тебе заботиться, потому что ты болеешь сердцем. Я сказал, пусть врачи дадут тебе лекарство для сердца, а она заплакала. Мама много плачет. А ты никогда не плачешь.

Зора попыталась улыбкой рассеять его беспокойство, из-за которого Якоб больше чем обычно казался сейчас похожим на крошечного старичка. Он был слишком мал для своего возраста, личико по-прежнему худое и изможденное, несмотря на здоровый аппетит. И все равно Зору поражали произошедшие с ним перемены. Куда подевался вялый, тихий ребенок, который приехал в Атлит всего несколько недель назад?

В столовую они возвращались вместе. Якоб бежал вприпрыжку. Идеи били из него фонтаном.

– А ты правда будешь меня учить? – тараторил он. – Так мама говорит. Она говорит, что ты умнее, чем пан Ростенбергер. А я ей сказал, что у тебя изо рта пахнет гораздо лучше, а еще что ты не будешь меня за руку щипать, когда я ошибку делаю. А когда мы начнем, пани Зора? А что мы будем читать? Ту страницу Талмуда, про то, когда утром читать Шма? Пан Ростенбергер с нее всегда начинал. А где твоя книга?

– Талмуда у меня нет, – ответила Зора. – Мы начнем с грамматики. Иврит – он очень насыщенный, понимаешь? Спресованный. Полный тайн.

– Что это значит?

Она попробовала еще раз:

– Он как... как твердый леденец.

Якоб с серьезным видом кивнул:

– Иврит тоже тает, когда жарко, да?

Зора не сразу поняла, что он шутит.

– Очень смешно, – сказала она, хотя больше всего ей хотелось заплакать. С завтрашнего дня кто-то другой станет его учителем, его опекуном.

Зора ласково погладила мальчика по щеке. Теперь она убедилась, что не сошла с ума. Ведь она скорбит о том, что скоро потеряет.