День после ночи - [42]

– Это добром не кончится, – с тревогой сказала Шендл.

Натан пожал плечами:

– Ничего, пускай пар выпустят.

Младшие начали скандировать: «На-цис-ты! На-цис-ты!» – и швырять в англичан камнями. Кому-то попали в голову, и солдаты тотчас направили винтовки на толпу.

Натан перестал улыбаться и, рванувшись вперед, встал между солдатами и арестантами.

– Хватит! – закричал он. – Все послушали меня. Нам пора на вечерние занятия. Будет забег. Победитель получит блок американской жвачки.

Однако подкупить их оказалось нелегко. Натану пришлось изрядно покричать и пустить в ход не одцу пару крепких словечек, чтобы заставить толпу разойтись. В конце концов, собравшиеся все-таки пошли за ним, но урок превратился в жаркие споры о политике и закончился потасовкой.

В тот вечер на кухне Тирца упорно отворачивалась от Шендл. Стена молчания между ними становилась с каждой минутой все массивнее. Перед уходом снимая фартук, Шендл уже не находила себе места от гнева и обиды. Что она сделала не так? Тирца перестала ей доверять после той непонятной сцены с Брайсом? Или Натан чего-то наговорил?

Но только она собралась выйти за дверь, как Тирца остановила ее:

– Подожди минутку, пожалуйста.

Шендл не могла припомнить, чтобы когда-нибудь слышала от нее «пожалуйста». Тирца жестом пригласила ее присесть рядом на ступеньки. Зажгла сигарету и предложила Шендл, но та покачала головой.

– Как хочешь. – Тирца закурила.

Шендл ждала, сердясь и одновременно изнемогая от любопытства. Она глядела через колючую проволоку на сжатое поле, тускло-золотое в косых лучах заката. Небо было все в фиолетовых полосах и низких оранжевых облаках – точь-в-точь как на раскрашенной открытке с надписью вроде «Осенние красоты Палестины».

Наконец Тирца встала, раздавила окурок и связала:

– Идем со мной.

Она повела Шендл к бывшему складу, превращенному в спальни для сотрудников. Отперев дверь, Тирца потянула за цепочку, и под потолком зажглась лампочка. Помещение напоминало раздувшуюся кладовку, оснащенную раскладушкой, табуретом и столиком. Стены и пол в каморке были выкрашены в синевато-серый цвет.

– Миленько, правда? – заметила Тирца.

– Симпатичное одеяло, – сказала Шендл, указывая на красную перину – единственное яркое пятно в комнате. Стены были голыми, за исключением студийной фотографии в рамке: белокурый ребенок в коротеньких штанишках и с чучелом ягненка. – Прелестный малыш. – Шендл замолчала, ожидая, когда же ей скажут, зачем они сюда пришли.

Тирца закрыла дверь и уселась на табурет.

– Мы к вам новенькую перевели из барака А. Немку.

– Ту, которая не моется? – простонала Шендл. – Лотту?

Тирца пожала плечами.

– Но она же сумасшедшая. Это невооруженным глазом видно. Ума не приложу, почему вы до сих пор не упекли ее в дурдом.

– Есть причины ее подозревать.

– Я знаю, что она немка. А кто этого не знает? Та, другая немка, за которой вы мне велели шпионить, оказалась обычной еврейкой, как и все остальные.

– У нас здесь были и доносчики, и коллаборационисты из лагерей, – сказала Тирца. – Были такие, которые забивали до смерти братьев-евреев, чтобы спасти собственную шкуру, стукачи, садисты, шпионы, уголовники. Даже кое-кто из гоев. Они думали тут спрятаться от наказания за убийство.

– Только не надо мне рассказывать, на что способны люди, – перебила ее Шендл. – Мы тут все такого повидали, что тебе и не снилось.

Тирца хотела было ответить, но передумала и закусила губу.

Хоть Шендл и претило, когда «бывшие» использовали свои страдания как аргумент в споре, ей было приятно видеть, что Тирца в кои-то веки стушевалась.

– У нас нехорошие сведения об этой женщине, – сказала Тирца, но уже не так напористо. – Ее опознали как Элизабет Бёзе, одну из надзирательниц в Равенсбрюке.

– Если вы уже знаете, кто она, то от меня-то чего хотите?

– Наш осведомитель видел ее только издалека на пристани в Хайфе. Нам надо убедиться.

– Но с какой стати ей приезжать в Палестину?

– Утопающие порой хватаются за соломинку, – сказала Тирца. – И совершают глупости. И потом, она же сумасшедшая, ты сама только что это сказала.

– Хорошо, – сказала Шендл. – Хорошо.

– А еще та полька, – добавила Тирца. – Которая называет себя Эсфирью.

– С маленьким мальчиком? А с ней-то что?

– Не прикидывайся дурочкой. Все, что от тебя требуется, это присмотреть за ней. Она не еврейка.

– А мальчик?

– Я только прошу тебя выяснить, что там за история. И быстро. Ответы мне нужны немедленно.

–Почему такая спешка? – вспыхнула Шендл. – Почему ты не хочешь мне объяснить, что происходит? Почему на пустом бараке замок? Что за тип этот Натан, с которым ты шепталась? А сегодня утром на кухне с... – Она вовремя спохватилась и не стала упоминать Брайса.

– Это не от меня зависит. – Тирца посмотрела Шендл в глаза – впервые за день. – Я все тебе расскажу, как только можно будет.

– Ладно, – согласилась Шендл. – Разузнаю, что смогу. – И, уже стоя в дверях, добавила: – Да, еще раз спасибо.

– За что?

– За восхитительную халву.

Тирца улыбнулась.

Шагая в сгущающихся сумерках, Шендл размышляла о новом поручении. Она взбивала ногами пыль и думала, что будет, если кто-нибудь однажды приедет в Палестину и скажет, что Шендл – саботажница. Она так плохо стреляла и так плохо бегала, что была вечной обузой своим товарищам-партизанам. И тот, кто скажет, что самые близкие друзья Шендл погибли из-за нее, не погрешит против истины. Шендл и сама не стала бы этого отрицать.