День плиточника - [4]

После весьма сложных переговоров с властями (по поводу желудка) он несколько лет назад вышел по болезни на пенсию и раз в месяц получал свой перевод в почтовой конторе на Раккарбаккен. В благословенные сороковые он бегал туда, по грошам выплачивая ипотеку. В ту пору жилось счастливее, обычно говорил он, намного счастливее, чем до или после. А может, в детстве жилось еще намного счастливее?

Хотя дом его находился всего километрах в полутора от фабрики, которая так долго кормила его, жену и мальчишек, он много лет не бывал среди тамошних полузаброшенных построек. На душе становилось грустно и муторно уже на подходах, стоило увидеть молоденькие березки и татарник меж рельсами, по которым некогда катили вагоны-скипы, до краев полные тяжелой упландской глины. Здесь вообще все смутно напоминало о тех временах, когда в его жизни еще были люди.

Он облокотился на подоконник, глядя в едва брезжущий рассвет. Со старых трухлявых яблонь в саду капала талая вода, до ужаса медленно, с вкрадчивой осторожностью, словно затем, чтобы он хорошенько расслышал, — как холодные мурашки, бегущие от позвонка к позвонку.

Все это — мир, и ничто в этом мире, по правде сказать, ему не принадлежит. Так начался у Торстена Бергмана этот четверг.

ДОМ

На улице, пожалуй, не так холодно, как он ожидал, но воздух сырой и колючий. Когда он высунулся из прихожей наружу, головная боль уже помаленьку отпускала. Иногда она отпускала до странности быстро, будто найдя кого-то другого, поинтереснее. Неужто вернется сызнова после нынешнего похода?

Осенние листья, которые он так и не удосужился сгрести в кучу, лежали в саду плотным толстым ковром, распространяя горький, ядреный запах тлена и смерти. Теперь надо постараться раскочегарить старенький «вольво» — эту машину ему с год назад отказал племянник, и она утопала в опаде, словно сама была частью здешнего тлена. Хочешь не хочешь, пришлось раскидать целую гору листьев, только тогда скрипучая дверца открылась.

Изнутри, будто гнилостное дыхание самой машины, выплеснулся едкий запах преющей ветхой обивки, загустевшей прогорклой смазки и строительного раствора.

Крюк у «вольво» на месте, прицеп тоже, но вряд ли он сумеет наладить на прицепе указатели поворота и стоп-сигналы, чтоб действовали как положено.

Торстен Бергман пользовался машиной только для перевозки инструмента и материалов. В иных случаях он предпочитал велосипед, так ему было гораздо свободнее.

Старое одеяло на капоте в такое вот утро, пожалуй, скорее во вред, чем на пользу. Хотя в сырости под этим пологом кое-кто чувствует себя очень даже вольготно — сороконожки и тараканы, всевозможные жуки и невесть какие ползучие твари, которым потемки и сырость как раз и идут впрок. Он бесцеремонно швырнул одеяло на гору садового компоста, неловко протер рукавом запотевшее ветровое стекло и сел за руль, нырнув в промозглый автомобильный дух. Черт его знает, заведется или нет. Уж и забыл, когда последний раз ездил.

Движок завелся в два счета, чем несказанно удивил Торстена; что ни говори, тачка хоть и старая, а вполне приличная, грех жаловаться. Из выхлопной трубы повалил чудной белый дым — клапаны барахлят! — и быстро заполонил чуть не весь сад, но мотор работал как часы, а это главное.

Выехать с прицепом через ворота — тоже задача не из легких. Глинистая дорожка, въезд на задний двор, и без того узкая, а теперь, осенью, вдобавок дьявольски скользкая, так что вывести прицеп со двора и не зацепить железный забор больше вопрос удачи, нежели сноровки. Ну а коли зацепишь забор, все до одного соседушки услышат, будь они неладны, грому будет на всю площадь Кунгсйердес-план. И пойдут пересуды: Торстен, мол, так пьет, что и на трезвую голову совладать с машиной не может. А выехать из ворот год от году труднее, что да, то да. Не столько потому, что он пьет, хотя, конечно, и этого нельзя отрицать, сколько потому, что видит все хуже и хуже. Воспаленные, красные глаза, смотрящие сквозь линзы старых очков с никелированными дужками, крепко обвивающими большие замерзшие уши, вечно слезятся и саднят. Что с ними такое, он знать не знал.

Может, все дело в очках, которые он теперь вовсе не протирал? После смерти жены платок в кармане случался редко. А старой газетой до хорошего не протрешь.

Что ж, утро нынче доброе, по крайней мере, чертова таратайка не подвела, сразу пошла как надо. Стоит на улице, во всей своей ржавой красе, ждет, занимает место и делает здешний поворот опасным. Из-за прицепа, и вообще. Лишь выехав со двора, Торстен призадумался. Может, все-таки захватить какой-нибудь инструмент? Плитку-то доставать из сырого подвала, пожалуй, нет смысла. Если она впрямь понадобится, семь потов сойдет, пока погрузишь.

Впрочем, сейчас думать об этом не стоит; неизвестно ведь, сколько ее нужно и для чего. Лучше бы получить пару сотенных аванса, чтобы уладить мелкие делишки, и чин чином приступить к работе.

Но инструмент? Кой-какой наверняка лежит в машине, с прошлого раза. И не упомнишь, сколько времени минуло с тех пор. Точно помнилось лишь одно: в последние дни недоставало молотка. В конце концов он приспособился забивать гвозди плоской стороной разводного ключа, хоть это и не очень удобно. А в подвале, будь он неладен, наверняка много чего найдется. Конечно, несуразица — терять половину инструмента на каждой работе, за какую ни возьмешься. Но дрызгаться в стоячей воде подвала вовсе тошно, на самом деле.