День от субботы - [5]

Я б сама позвонила, чтоб это сказать, но ты помнишь – ни шансов, ни прав не имею.

А у нас сегодня срывается дождь...

***

А у нас сегодня срывается дождь. На крик. А иначе никто не станет его жалеть. У трамваев люди высечены внутри, как рисунки в первобытной седой скале. Вдоль дорог гуляет ветер – пора теплеть, только он упрямый, северный, по глазам, и слезинки проявляются на стекле, словно кто-то их нарочно подрисовал. Так идут вагоны, медленно, как в кино, вот такой дождливый, странный палеолит. А у нас сегодня срывается все. С весной. Мы, пожалуй, даже сделали, что смогли. Посидели, улыбнулись, спросили, «как», помолчали и ответили «хорошо». За стеной пещеры слышится барабан – оказалось, это дождь на порог пришел. С ним явились злые духи слепых ночей, с ним явилась эта липкая тишина… Нам друг друга надо просто спросить: зачем? Так жестоко… Надо. Просто. Друг друга. Нам.

Наша эра – приспособься и выживай в предвесеннем обострении бытия. Где-то в будущем этот город похож на рай.

А сегодня здесь срывается дождь.

И я.

Город внутри

***

Видите, доктор?

У меня в подреберье – город.

Его узкие улочки водят закат по кругу,

на ратуше бьют часы… Приложите руку –

Вы услышите этот древний тревожный бой.

Что со мной?

Это лечится, доктор?

А ночью в нем слишком тихо.

Так обманчиво тихо, что можно почти поверить,

Что почтенные семьи покрепче закрыли двери,

Каждый смотрит свой сон под батистовым колпаком…

А потом

Раздается чуть слышный звон – перебором нот…

Доктор, послушайте! Это Она поет.

На площади у собора. Ей светит факел,

И танец, как скальпель, меня рассекает… Хватит!

Мне больно! Нельзя ли как-нибудь без ножа?

Конечно, никто Вам раньше не возражал…

Конечно, Вы доктор – знаете, как лечить…

Но купол собора – сводом моих ключиц,

И если случайно задеть этот нерв, то город…

Послушайте, доктор, черт с ним, что очень скоро, черт с ним, что мне придется сойти с ума…

С залива на площадь приходит густой туман, ложится у ног Ее серым лохматым псом. Доктор, зашейте мне сердце – наискосок, суровыми нитками, лишь бы оно стучало. Доктор, успейте – сумерки у причала, Ей возвращаться на площадь, а мне болеть… Бинт будет белым, как парус на корабле, к счастью, их нынче много стоит в порту…

Спасибо, доктор! Больше я не приду.

И раздается звон – перебором нот. Как нестерпимо больно Она поет…

Я бы давно уничтожила город – дома, мосты…

Но там у собора

ночью

танцуешь

Ты.

Мой город спит не с теми...

***

Равнодушие – это когда встречаются две равные души. Им просто нечего дать друг другу.

Мой город спит не с теми, ждет не тех, на завтрак солнце – теплой свежей сдобой. А где-то Бьорк танцует в темноте, и если ты не чувствуешь – попробуй, считай шаги, дотронься каблуком до стертых досок перед эшафотом, послушай ритм, который так знаком всем отдающим жизни за кого-то, закрой глаза – на ощупь, наугад иди вперед, не думая о точке… Такое утро – в фотоаппарат, на макросъемку – лопнувшую почку, зеленый дым над мундштуком ветвей, атлАс листа, шифон цветущей вишни… В такое утро танцевать честней, чем притворяться в городе не лишней, чем сравнивать все то, что все равно не будет равным главному – друг другу …

И Ларс фон Триер выключил кино, у эшафота даме подал руку – и замер танец, остановлен счет, и все свободны – городу навстречу…

И если он, скучая, позовет – мне кажется, я даже не отвечу.

Наша эра

Наш город-в-себе первобытен. В пещерах мрак, во мраке на ощупь друг друга находят люди, рождаются и умирают… Но мы не будем. Мы слишком другие. Мы не умеем так. Мы высекли искру, огонь был строптив и груб, но он покорился, кольцо очага терзая, осколком скалы мы музыку вырезали, и первый варган осторожно коснулся губ. На стенах пещеры мы охрой рисуем дни удачной охоты – по милости древних духов, у нас обострение песен, цветов и звуков. Нас ненавидят гибнущие Они. Они нас боятся, как диких лесных волков, крадущих во тьме их детей; как огромных тигров, чей след от когтей по деревьям идет пунктиром под самыми кронами – дьявольски высоко. Они расставляют капканы, копают рвы, скрывают их ветками, ждут у тропы упрямо, и снова в ловушку срывается с ревом мамонт… Они выжидают – когда же сорвемся мы. Их дикие нравы не знают где свет, где тьма – укрыться от ветра, терзая сырое мясо… Они не умеют плакать, любить, смеяться, они не способны даже сходить с ума. Их старый шаман приказал уничтожить нас – в угоду богам, чтобы не было зимней стужи… Но каждый из нас – бессмертен и безоружен. Охота идет веками. Идет сейчас. Наш город-в-себе первобытен, жесток и глух к мольбам о пощаде – в него не заложен разум… Над входом в пещеры мы выбиваем фразы, которые, словно факел, пронзают тьму. Они не владеют огнем, ими правит страх, что не позволяет приблизиться, – страх и ярость. А мы расписали под сводами верхний ярус – легендой о сердце, что бьется в семи ветрах. Мы недосягаемы, город у нас внутри, и странные хищники бродят по джунглям улиц, гудят магистрали, как дикий огромный улей, и тени людей замурованы в лед витрин. Наш город-в-себе первобытен, опасен, лжив – огрей его плетью, веди, подчиняй и требуй... И город на хоботе нас поднимает в небо, царапая бивнями верхние этажи. Наш город коварен и сумрачен, у корней холодной рептилией тянут хвосты машины, и небоскребов срезанные вершины запутались в паутине вчерашних дней, его повороты пахнут, как пахнет смерть, его ритуальные маски – на каждом встречном, и если ты хочешь однажды случиться вечным – то нужно здесь выжить, как-нибудь, но суметь. Смотри, выбирай – все давно на одной войне, и наши враги за нами следят из щели…Но мы танцуем жизнь у костра в пещере. И знаем немного больше, чем те, кто вне.