День независимости - [9]

– Где это происходило?

– Здесь. Не знаю. Где-то.

– На Самом Дне?

«На Самом Дне»[8] – так наш начитанный умник именует Дип-Ривер, с превеликой точностью рассчитав, что это внушит Чарли О’Деллу мысль о полном его ничтожестве. Сдается мне, Пол считает Чарли еще большей никчемностью, чем я.

– Ну да. В глубокой воде. Такие дела.

Интонацию Уолтера Кронкайта[9] он воспроизводит в совершенстве. Уверен, психиатр усмотрел бы в снах Пола признаки страха и ужаса и был бы прав. Страха одиночества, кастрации, смерти – всех солидных страхов, какими развлекаюсь и я. Но Пол, по крайней мере, вроде бы норовит обратить их в шутку.

– Ладно, а что у вас новенького?

– Мама с Чарли здорово поругались вчера вечером.

– Прискорбно слышать. Из-за чего?

– Из-за какой-то ерунды, по-моему. Не знаю.

Я слышу, как синоптик из «С добрым утром, Америка» сообщает новости на уик-энд, хорошие. Пол включил телевизор, говорить о семейных скандалах матери он не желает, просто сообщил об одном из них, чтобы нам было о чем поговорить в дороге. Я уже не первый день чувствую (с необычной для бывшего мужа остротой), что у Энн не все в порядке. Ранняя менопауза, быть может, или запоздалые сожаления. Всякое бывает. А может, Чарли обзавелся зазнобой, какой-нибудь маленькой грудастой и курносой официанткой из портовой забегаловки Олд-Сейбрука. Впрочем, их союз длится уже четыре года, что совсем немало в таких обстоятельствах. Дело в том, что Чарли – пустое место, и ни одна пребывающая в здравом уме женщина в мужья его не взяла бы.

– Слушай. Сегодня утром твой папа собирается продать дом. Сногсшибательный, не сойти мне с этого места. Я подцепил большую рыбу.

– Д. О. Воленте, – говорит Пол.

– Точно. Семейство Воленте из наивысших кругов Северной Каролины.

Год прозанимавшись в школе латынью, Пол решил, что Д. О. Воленте[10] есть святой покровитель риелторов, которого следует обхаживать, как доброго самаритянина, – показывать ему каждый дом, во всем идти на уступки, оказывать всяческие знаки внимания, не наживаться на сделках с ним, а не то жди беды. После истории с резинками наша жизнь стала походить на ридикюль, в котором уютно перемешались шуточки, колкости, двусмысленности, грубый гогот, а оправданием всему этому служит, натурально, любовь.

– Веди себя сегодня с матерью, как добрый друг, – ладно, друг? – говорю я.

– Я и есть ее друг. А она – сучка.

– Ничего подобного. Жизнь у нее труднее твоей, хочешь верь, хочешь не верь. Ей же приходится иметь дело с тобой. Как твоя сестра?

– Отлично.

Его сестре Клари двенадцать лет, и она мудра в такой же мере, в какой неискушен Пол.

– Скажи ей, что мы завтра увидимся, ладно?

Телевизор вдруг начинает звучать громче, мужской голос на высоких децибелах балабонит о Майке Тайсоне, который получил 22 миллиона, побив Майкла Спинкса за девяносто одну секунду.

«Я бы и за половину таких денег позволил ему расквасить мне хайло», – говорит голос.

– Слышишь? – спрашивает Пол. – Он позволил бы себе «хайло расквасить».

Пол любит обороты такого рода, считает их очень смешными.

– Да. Ты завтра будь готов к моему приезду, хорошо? Если мы хотим добраться до Битона, штат Техас, выехать придется пораньше.

– Сначала он был Избитон, а после ему хайло расквасили. Ты снова жениться не собираешься? – спрашивает он – как-то смущенно. Не знаю почему.

– Ни в коем случае. Люблю тебя, договорились? Ты посмотрел «Декларацию независимости» и брошюры? Я ожидаю, что к поездке ты будешь во всеоружии.

– Нет, – отвечает он. – Зато у меня есть новый прикол.

Так он называет анекдоты.

– Расскажи. Я им клиентов порадую.

– Лошадь подходит к стойке бара и просит пива, – без какого-либо выражения произносит Пол. – Что говорит бармен?

– Сдаюсь.

– «Эй, а чего у тебя рожа такая вытянутая?»

На его конце линии наступает молчание, говорящее, что каждый из нас понимает мысли другого и надрывает бока от безмолвного хохота – наилучшей, головокружительной разновидности смеха. Мое правое веко начинает подергиваться, вполне предсказуемо. Наступает идеальный момент – и безмолвный смех служит ему печальным контрапунктом – для меланхолических размышлений об утрате того и сего, для быстрого просмотра меню важных и не важных вещей, которое поднесла нам жизнь, а мы не сумели правильно его прочитать. Я же ощущаю взамен всеприятие, защищенное со всех сторон удовлетворением и обещаниями только еще начинающегося дня. Ложного чувства благополучия попросту не существует.

– Отлично, – говорю я. – Просто отлично. Но только – что лошадь делает в баре?

– Не знаю, – отвечает Пол. – Может быть, танцует.

– Напивается, – предлагаю я. – Кто-то довел ее до этого.

Снаружи, среди прогревающихся газонов Кливленд-стрит, Скип Мак-Ферсон восклицает: «Он бьет! И забиваааает!» Сдержанные смешки, скрежет сминаемой пивной банки, еще один мужской голос произносит: «Хороший щелчок есть хороший щелчок, дааасэээроберт!» В конце квартала взревывает, точно проснувшийся лев, дизельный двигатель. Ремонтники принялись за работу.

– Завтра заберу тебя, сынок, – говорю я. – Идет?

– Ага, – отвечает Пол. – А я тебя. Идет.

И мы кладем трубки.

2

Семинарская улица, 8.15, День независимости уже определяет дух предстоящих выходных, и все внешние проявления городской жизни норовят приладиться к нему. До 4-го осталось три дня, однако перед «Френчиз Галф» уже теснятся машины, парковочная площадка «Пелчерз-Маркет» заполнена, горожане обмениваются громкими приветствиями с порогов химчисток и «Городского винного», а утро становится все более жарким. Многие уезжают в Блу-Хилл и Литтл-Комптон или – подобно моим соседям Замбросам, которые не знают, куда девать время, – на пижонские ранчо Монтаны или в рыбацкие приюты Айдахо. У всех на уме одно: избежать пробок, первыми выскочить на шоссе, а там поднажать. Убраться подальше от города – для жителей нашего приморского штата это приоритет № 1.