День независимости - [11]

У семинарии я выруливаю из потока покидающих на выходные город машин, огибаю по улице Конституции центр, миную библиотеку, пересекаю под «мигалкой» Плам-роуд и еду вдоль металлической ограды, за которой покоится мой сын Ральф Баскомб, а достигнув Медицинского центра Хаддама, сворачиваю налево, на Эрато, и по ней доезжаю до Клио, где стоят посреди тихого квартала два моих доходных дома.

Может показаться необычным, что человек моих лет и характера (не авантюрного) полез в потенциально коррумпированный мир недвижимости, битком, так сказать, набитый сомнительными, ненадежными жильцами, злобными перепалками насчет залогов на предмет возмещения убытков, бессовестными ремонтниками, фальшивыми чеками, грубиянскими полуночными звонками по поводу протекающей крыши, засорениями стоков, ремонтом тротуаров, злыми собаками, никудышными бойлерами, осыпающейся штукатуркой, шумными вечеринками, на которые соседи приглашают полицию, что нередко приводит к долгим судебным тяжбам. Простое и быстрое объяснение: я решил, что меня эти потенциальные кошмары не коснутся, и так оно, по большей части, и вышло. Два моих дома стоят бок о бок на тихой зеленой улице почтенного, населенного чернокожими района, называемого Уоллес-Хилл, он уютно расположился между нашим маленьким деловым центром и относительно богатыми владениями белых граждан в западной части города – почти на задах больницы. Основательные, более-менее процветавшие семейства негров – средних лет и постарше – десятилетиями жили здесь в маленьких, стоящих вплотную один к другому домах, которые содержались в гораздо лучшем, нежели средний, порядке и ценность которых (за несколькими уродливыми исключениями) неуклонно возрастала – не точно в ногу с недвижимостью белых районов, но и без подешевлений, вызванных недавними спадами в занятости «белых воротничков». Это Америка, какой она была когда-то, только почернее.

Большинство жителей здешних улиц – воротнички «синие»: водопроводчики, автослесари, подстригальщики газонов, использующие вместо офисов свои гаражи, что позволяет им экономить на налогах. Есть у нас пара пожилых проводников спальных вагонов и несколько работающих учительницами мамаш плюс множество пенсионеров, которые выкупили свои закладные и совершенно счастливы тем, что могут теперь просто гулять по улице. В последнее время некоторое количество черных дантистов и терапевтов, а с ними три адвокатских семейства надумали перебраться в этот район, похожий на те, в которых они росли или, по крайней мере, могли расти, если бы их родители и сами не были адвокатами и дантистами, сумевшими отправить детей в «Андовер» и «Браун». Разумеется, в конце концов, по мере того как городская собственность подрастает в цене (а намного больше ее не становится), здешние семьи начинают понимать, что она может приносить немалый доход, и перебираются в Аризону или на юг страны, где их предки сами были когда-то собственностью, и места наподобие этого района «облагораживаются» вследствие появления белых и богатых черных, и кончится все тем, что моя недвижимость, порой доставляющая мне головную боль, впрочем, терпимую, обратится в золотую жилу. (В устойчиво черных районах этот демографический сдвиг совершается медленнее, поскольку у обеспеченного черного американца имеется не так уж много мест, куда он или она могли бы перебраться и почувствовать себя лучше, чем сейчас.)

Однако это еще не вся картина.

После моего развода, а говоря точнее, после того, как прежняя моя жизнь внезапно закончилась, а на меня напала своего рода «психологическая отчужденность», позволившая мне выжить, я сбежал во Флориду, а потом и во Францию, смущенно сознавая, что никогда не делал в жизни чего-то по-настоящему хорошего – разве что для себя и своих близких (да и с этим не каждый из них согласится). Статьи о спорте, как скажет вам любой, кто когда-либо писал или читал их, позволяют самым безвредным образом сжигать несколько малообещающих клеток мозга, пока ты завтракаешь овсянкой, или нервно ждешь в приемной врача результатов томографии, или коротаешь сонные, одинокие минуты в каталажке. Что же касается города, в котором я живу, то, помимо доставки наполовину задавленной белки к ветеринару или звонка в пожарную службу, сделанного, когда мои соседи Деффейсы затеяли готовить барбекю на газовой жаровне, установив ее на задней веранде, да веранду эту и подожгли, что грозило бедой всему нашему кварталу, – помимо этих или каких-то иных актов вялого пригородного героизма, я, вероятно, внес в благосостояние нашего города вклад настолько малый, насколько это возможно для занятого человека без того, чтобы показаться врагом общества. А между тем я прожил в Хаддаме пятнадцать лет, и кривая моего процветания только что потолок не пробила. Я наслаждался его благами, посылал детей в его школы, часто и регулярно пользовался его улицами, скошенными бордюрами, канализацией, водопроводом, полицейской, пожарной и всякого рода другими службами, призванными обеспечивать мое благополучие. И вот почти два года назад я ехал домой в усталом полуоцепенении, вызванном долгим, непродуктивным утром, которое отдал показу домов, и, повернув не там, где следовало, оказался за Медицинским центром Хаддама, на маленькой улице Клио, вдоль которой на жаре позднего августа сидело, проветриваясь, на своих крылечках большинство негритянского населения города. Разговоры с крыльца на крыльцо, кувшины с холодным чаем или водой у ног, жужжание маленьких вентиляторов с уходящими в окна проводами… Я ехал мимо них, а они мирно (или так мне показалось) поглядывали на меня. Одна пожилая женщина мне даже рукой помахала. На углу стояла компания юношей в мешковатых спортивных трусах и с баскетбольными мячами в руках – они курили и беседовали, обнимая свободными руками друг друга за плечи. Казалось, никто из них меня не заметил и никаких угрожающих жестов не произвел. И я по какой-то причине ощутил потребность объехать квартал и прокатиться по той же улочке снова, что и проделал, и все повторилось, и женщина снова помахала мне, точно ни меня, ни моей машины в жизни не видела, не говоря уж – двумя минутами раньше.