День народного единства. Преодоление смуты - [31]

Однако самозванец хорошо понимал, что, если он уступит русские территории или попробует окатоличивать страну, подданные этого не потерпят. Хотя и отказаться не мог — у короля и папы были уличающие его договоренности. И он пытался лавировать. Беседы с иезуитами сводил к открытию в России их школ, папе отвечал уклончиво. А чтобы не исполнять обязательств перед Сигизмундом, демонстративно с ним поругался, затеяв спор о титуловании — переводя свой титул «царь» как «император». Намекал, что армию из Ельца можно повернуть и в другую сторону. А поскольку среди шляхты вызревало недовольство королем, самозванец затеял и интригу с панами, предлагая им низложить Сигизмунда и избрать на польский трон себя. Главное — низложить. Не будет короля, не станет и обязательств.

Разумеется, ничем, кроме катастрофы, для России такая политика кончиться не могла. Война с Османской империей и Крымом — оскорбление хану делало ее неизбежной, плюс конфликт с Польшей или Швецией или обеими вместе! И все это при отсутствии союзников — антитурецкая коалиция была папской утопией, никто в Европе в это время воевать с Портой не собирался. Впрочем, Лжедмитрий только считал, что он правит единовластно. Ведь и войска, и дипломатия находились под контролем бояр-заговорщиков. Русские послы в Польшу попутно с официальными поручениями передавали и неофициальные «приветы». Бояре предупредили Сигизмунда о связях «царя» с польской оппозицией, что вызвало в Варшаве страшный скандал. В тайных посланиях московская знать укоряла короля в том, что он помог «вору», обличала его самозванство. А на всякий случай, чтобы поляки не помешали заговору, бояре закинули удочку, что охотно пригласили бы на престол королевича Владислава. Действовала в Польше и агентура православных братств — они раздобыли и переслали в Москву доказательства принятия Лжедмитрием католичества.

Он тем временем хотел упрочить связи со шляхтой, чтобы и в Москве укрепить трон опорой на нее, и в Польше сподручнее интриговать против Сигизмунда. Активизировалось сватовство к Марине. Юрий Мнишек остался верен себе, долго торговался, получив в итоге 200 тыс. злотых, да еще и от имени «царя» нахапал у русских послов и купцов денег и товаров на 25 тыс. Не считая того, что самозванец оплатил его долги — свыше 60 тыс. От него потребовали также удалить Ксению Годунову — о поведении жениха Марина и ее папаша хорошо знали. Но, когда царевну постригли и сослали в Белоозеро, они сочли недоразумение исчерпанным, и весной 1606 г. огромный обоз в несколько тысяч гостей, таких же любителей халявы, как и Мнишеки, отправился с невестой в Москву.

А заговорщики приурочили выступление как раз к свадьбе, правильно рассчитав, что самозванец и поляки дадут новые поводы к недовольству. Так и случилось. Духовенство требовало крещения Марины по православному обряду, однако папа категорически возражал даже против принятия ею православного причастия. И пошли на компромисс, сочли, что за крещение сойдет миропомазание при коронации, с которой совместили венчание. Пренебрегающий русскими обычаями «царь» и грек-патриарх назначили его на четверг, 8 мая. Хотя по православной традиции новый день начинается с вечерней молитвы, и брачная ночь пришлась уже на пятницу, постный день, да еще праздник Св. Николая Чудотворца. А понаехавшая орда поляков вела себя крайне нагло и высокомерно, кичась перед «варварами» своей «цивилизованностью». Выражалась эта «цивилизованность» в том, что гости то и дело оскорбляли хозяев, хаяли их обычаи, палили из ружей, задирали москвичей, бесчестили женщин, даже вытаскивая их на улицах из возков или врываясь в дома. В общем, вели себя так же, как привыкла вести себя шляхта с крестьянами и поселянами. Пан Стадницкий вспоминал: «Московитам сильно надоело распутство поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими подданными, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, насиловали замужних женщин и девушек».

Восемь дней после свадьбы превратились в непрерывные пиры и попойки, пьяные толпы поляков и их слуг шатались и безобразничали по городу. Дошло до озлобления и стихийных драк. И заговор разыгрался как по нотам. Верные Лжедмитрию казаки отправились в Елец. Самозванец был уверен, что туда ушло и русское войско, но бояре остановили его под Москвой, привлекая на свою сторону командиров. Перекупили начальника наемной стражи капитана Маржерета, и в ночь на 17 мая во дворце осталось всего 30 охранников. А рано утром, когда «царь» и его гости отсыпались после очередной гулянки, грянул набат. Возглавили бунт Василий Шуйский и Василий Голицын. Чтобы поляки и русские, еще сохранившие веру в «Дмитрия», не помешали плану, был брошен клич «Бей поганых латынян!» — натерпевшихся москвичей дважды упрашивать не пришлось.

А Шуйский с крестом в одной руке и саблей в другой повел отряд заговорщиков в Кремль. Стрельцы у ворот его знали и не остановили. Лжедмитрий спохватился слишком поздно, когда толпа уже ломилась во дворец. Стражники-иноземцы сопротивления не оказали и сложили оружие. Защитить «царя» попытался лишь Басманов и был убит. Марина укрылась в комнате, где собрались придворные дамы, спрятавшись под широкой юбкой своей гофмейстерины. Их собирался оборонять молоденький паж Осмольский — ворвавшиеся заговорщики прикончили его одним выстрелом. Но толпу полураздетых женщин бояре тронуть не позволили, взяв под охрану. А самозванец бежал и выскочил в окно, вывихнув ногу. Позвал на помощь стрельцов, соблазняя наградами. И они сперва решились защищать его. Но жертвовать ради него жизнями и у них желания не возникло. Когда Лжедмитрия обнаружили и окружили заговорщики, стрельцы его уступили, и сын боярский Валуев пустил в него пулю.