День «N». Неправда Виктора Суворова - [58]

Ни в коей мере не претендуя на монополию во мнении, попытаюсь проанализировать готовность некоторых из них к современной войне. О Рокоссовском и говорить нечего, этот человек, как и Жуков, рожден был для войны. Остановлюсь на двоих, чьи личность и биография представляются мне наиболее яркими. Это Еременко и Конев.

Мое мнение о Маршале Советского Союза Андрее Ивановиче Еременко противоречиво. До определенного времени все, что думал я об этом человеке, могло быть выражено словами Жукова: «…откровенно говоря, народ его (Еременко. — А.Б.) не любил за чванливость, с одной стороны, за идолопоклонство — с другой»^[399]. Но недавно, прочитав его выгодно отличающиеся от рутины мемуары, я убедился: каким бы этот человек ни был, он обладал широким кругозором и смотрел на вещи трезво.

Еременко, по-видимому, единственный, кто о походе РККА в западные области Украины и Белоруссии в сентябре 39-го говорит открыто, масштабные столкновения с польскими частями обозначает отнюдь не намеками. Понятно, что, будучи командиром 6-го казачьего кавкорпуса, он находился в гуще событий, но ведь не он один… Между тем лишь Еременко более-менее подробно пишет о группировке советских войск в Белоруссии, о трудностях «освободительного похода», а главное, о том, что далеко не везде Красную Армию встречали цветами. Согласитесь, нужно обладать определенным гражданским мужеством, чтобы в то время^[400] написать следующие строки:

«…Польские части свернули свой боевой порядок и полями отошли к Гродно. Во второй половине дня наши части подошли к городу с южной стороны. Здесь поляки оказали нам сильное, но совершенно бессмысленное сопротивление.

Мне довелось впервые принять личное участие в танковых атаках… Это был, в общем, не очень веселый опыт: в бою на подступах к Гродно я и все танкисты из экипажа танка, служившего мне подвижным КП, были ранены, а все три танка, на которых я последовательно руководил боем, выведены из строя противотанковым огнем пилсудчиков.

После взятия Гродно мы продолжали двигаться на запад.

…Дело шло к тому, что вскоре должны были где-то встретиться две армии: освободительная Красная Армия и разбойничий немецко-фашистский Вермахт»^[401].

Последние строки у не предвзято настроенного читателя могут вызвать улыбку, но факт остается фактом: о боях за Гродно, в которых один лишь командир кавкорпуса вынужден был сменить три один за другим подбитых танка, нигде более в советской историографии не упоминается. Столь же далека от принятого официоза его оценка итогов совещания высшего командного состава РККА.

Однако война — не философский диспут; и трезвый взгляд на вещи еще не гарантия успеха в бою. Куда важнее для командира вера в себя и в своих подчиненных и умение организовать и скоординировать действия вверенных ему частей и добиться выполнения поставленной задачи. Да и нас интересует прежде всего, готов ли был Еременко к проведению широкомасштабных наступательных операций в начале войны. На мой взгляд, нет, не готов.

И вот почему. В сентябре 41-го судьба предоставила Еременко шанс проявить себя. Ему, командующему Брянским фронтом, надлежало нанести удар по растянутому флангу танковой группы Гудериана. Условия были более чем благоприятные. Танками и авиацией Сталин фронт пополнил, насколько это было в сложившихся условиях возможно. Еременко пытался наступать, но неудачно. И это обернулось гибелью, на мой взгляд, самого боеспособного нашего фронта — Юго-Западного. А сбей он тогда немецкие заслоны, как знать, возможно, удалось бы избежать многих смертей, а может, и война переломилась раньше…

Мы. смотрим на войну с нашей стороны — лицом к противнику, спиной к Уралу. И потому забываем как-то, что и у немцев были свои проблемы, свои трудности. Вначале незначительные, не оказывающие влияния на то главное, что они делали. Затем все более существенные, справиться с которыми Вермахт мог лишь, напрягая все свои силы. Немцам казалось, еще одно усилие, еще одно большое окружение, и все будет кончено. Но гибли целые наши фронты, гибла кадровая армия, а сопротивление усиливалось. И приходилось менять саму тактику вторжения. Гитлер, поворачивая танковые дивизии от Смоленска на юг, считал, что, отказавшись от немедленного наступления на Москву, он всего лишь рационально использует сложившуюся конфигурацию линии фронта. Ни он, ни его генералы не поняли тогда, что изменить направление главного удара их вынудили, что блицкриг, по существу, сорвался, и война принимает затяжной характер. Впрочем, этот эпизод великой войны заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее.

До сих пор спорят историки, что считать началом перелома? А он не наступает в одночасье, его надо подготовить, вынести, выстрадать. Если хотите, дождаться. И если, в силу ряда субъективных причин^[402], стойкая оборона советских войск у Киева и под Смоленском не стала началом перелома в войне, то предпосылки его, как и в Бресте, как в Одессе и во множестве других безвестных по большей части местечек, где роты, полки, дивизии держались до последнего, она заложила вне всякого сомнения…

Покончив в начале июля с окруженными в районе Новогрудка дивизиями Западного фронта, немцы продолжили движение на восток. Вновь 2-я и 3-я танковые группы прорвали советский фронт, и уже 15 июля немецкие танки ворвались в Смоленск.