– Как дела в Кноссе? Ахейцы не вернулись?
– Нет еще. Когда-нибудь, я думаю, они покорят нас. Но не скоро. А сейчас мы должны отвоевать для себя еще немного времени.
– А как Икар?
– Он настоящий герой. Все девушки Кносса влюблены в него.
– А он в них?
– Ни в одну.
– Ты пришла попрощаться. Как ты добра ко мне, Тея.
– Попрощаться? Мой бедный, глупый минотавр, я пришла, чтобы уплыть вместе с тобой, и вовсе не из-за своей доброты.
– Но море коварно, – воскликнул я, – разве ты не знаешь, какие опасности поджидают мореплавателей за Геркулесовыми Столпами? Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы.[25]
– Я сама выбирала корабли для вас. Это самое лучшее, что имеется в отцовском флоте, во всяком случае из того, что осталось от него.
– И ты бросишь своего отца?
– Я всегда любила его. Но я слишком поздно полюбила мать. Теперь ее народ позвал меня.
Я взял ее руку и с почтением поднес к губам:
– Я твой друг до конца своих дней!
– Друг? Я поеду с тобой только как жена или любовница. Как еще можно нам обрести друг друга, если не через плоть? Душа должна видеть глазами и ощущать пальцами тело, иначе она слепа и бесчувственна.
– Ты говоришь, что тела наши встретятся. Но ты красива, а я – зверь.
– Да, зверь, как и моя мать, и намного благороднее, чем любой из людей, которых я когда-либо знала! Ты не догадываешься, почему я пыталась облечь тебя в одежды? Потому, что ты вызывал у меня чувства, которым не было места в моем аккуратном садике с крокусами.
Она сняла с пальца перстень-печатку, который я подарил ей в лесу, и, с нежностью взглянув на него, решительно положила рядом со свитком.
– Это моя самая любимая вещь. Я оставляю ее богине в память о моих друзьях – голубых обезьянах. Обретя своего минотавра, я могу расстаться с кольцом.
С суровой простотой она опустилась передо мной на колени:
– Любовь была восхождением для меня, Эвностий. Теперь я поднялась так высоко, что могу преклонить пред тобой колени.
– Нет, нет, – умолял я. – Поднимись!
Я поднял ее с земли, взял на руки, и она поцеловала меня так нежно и пылко, будто была одной их тех дриад, что познавали секреты любви три сотни лет. Я держал ее на руках, испытывая бесконечную нежность, без всякого стеснения или стыда, и чувствовал, что любовь не бушующее пламя, как ее называют поэты, а огонь очага, действительно обжигающий, но только ради того, чтобы обогреть и осветить его холодные глубины.
– Если бы, – воскликнул я, – Икар тоже пришел!
И, конечно, он пришел. Вместе с Пердиксом.
