День Литературы, 2010 № 06 (166) - [19]

Это был наверное самый долгий разговор за всё время их совместной жизни. Только теперь каждый из них осознал глубину чувств друг друга. Жизнь будто связала верёвкой несчастий этих двух прыгучих цикад, и ни одна из них теперь была не в силах оторваться от другой. Уже глубоко заполночь стоявшая в нише стены масляная лампа затрещала и погасла. "Не надо", – сказал мастер, когда женщина поднялась, намереваясь зажечь её. Чтобы сберечь спичку и новую чашку масла, они решили обойтись без света, освещая ночную мглу отблесками наполнившими их глаза слёз. Мастер незаметно для себя заснул, и женщина под ватным одеялом принялась массировать его день ото дня всё больше усыхавшие ноги, стараясь вернуть немного жизни в его атрофировавшие вены. Пройдясь несколько раз по его ногам, она скинула с себя одежду и, словно гибкая кошка прижавшись к мужу всем своим телом, заснула. Так она проспала до до тех пор, пока её вдруг разбудил мастер. "Почему ты не спишь?" – спросила она. "Не могу, – ответил мастер. – Мне надо поговорить с тобой об одном деле". Женщина села на кровать, обняв руками одеяло. Одеяло оказалось влажным на ощупь – за ночь оно успело пропитаться их слезами. В тусклом лунном свете, проникавшем через окно в комнату, она различила искажённое душевным страданием лицо мужа. Мастер заговорил опять: "Всю свою жизнь я был упрям и своеволен. И мне становится невыносимо стыдно, когда я думаю о том, как я относился к тебе эти десять с лишним лет нашей жизни. Теперь я конченый человек, и мне до самой смерти уже не встать с этого кана. Люди говорят, что больным есть о чём подумать, вот и я думал тут целыми днями, додумался аж до самоубийства. Ты отчитала меня за это – и поделом. Теперь мне и покончить с собой совестно, остаётся только влачить это существование дальше. Но, дорогая моя жёнушка, наша семья не может так жить вечно! Посему вот что я надумал: мы, конечно, останемся вместе, и я по-прежнему буду твоим мужем. Но так уж повелось, что кормильцем в семье всегда был мужчина, и сроду не бывало, чтобы женщина сама заботилась о больном муже. В наших местах даже существует один обычай – позвать второго мужа, чтобы прокормить первого..."

Женщина сидела на кане, молча слушая мужа. При этих словах её охватила настоящая паника, и она в ужасе рукой прикрыла ему рот: "Молчи, молчи, я даже слышать об этом не хочу! Смотри только чего он тут вылежал на своём кане!" – выпалила она, и слёзы одна за другой закапали на одеяло.

Позвать второго мужа, чтобы прокомить первого и в самом деле было старым обычаем, бытовавшим в самых отдалённых горных районах. Бодисатва тоже слышала о таких жизненных перипетиях, но воспринимала их скорее как чудные слухи или курьёзные истории из далёкого прошлого. А теперь её муж всерьёз решил, что ей следует самой сыграть эту жуткую роль. От этой мысли всё её тело свело нервной судорогой и она мелко задрожала, будто шелуха в сите.

От вида страданий, которые его слова причинили женщине, мастер сам почувствовал почти физическую боль внутри. Глубоко вздохнув, он заговорил снова: "То что мне приходится говорить это тебе – унижение моего мужского достоинства. Ты не даёшь мне спокойно умереть, но в то же время слышать не хочешь, что я говорю. Если ты оставишь меня и дальше валяться на этом кане и смотреть на твои беды и страдания, то мне не надо ни мышьяка, ни верёвки – я подохну от собственной тоски!"

Женщина бросилась на грудь мужу, потеряв от горя свой голос: "Ради тебя я готова на что угодно. Но ты просишь меня привести в дом второго мужа – а где мне найти одинокого мужика, готового взвалить на себя всё наше семейство? Ладно, если попадётся добрый человек, а если он будет над тобой издеваться – я же выплачу свои глаза до последней слезинки!"

Заключив друг друга в объятия, супруги прогоревали так до самого рассвета. И когда солнце, наконец, поднялось, с гор до них донёсся протяжный волчий вой, странно походивший на человеческие рыдания.

Поутру женщина вновь собралась в горы за хворостом. Мастер стал наставлять её, что идти нужно только по солнечной стороне и ни в коем случае не забредать в тёмные лощины. Женщина внимательно выслушала наставления и отправилась в дорогу. Оставшись в одиночестве, мастер изо всех сил завопил, переполошив всю улицу. А когда соседи сбежались на помощь, то попросил их немедленно позвать к нему Тяньгоу – по очень важному делу.

Тяньгоу в это время сидел у себя дома. От уныния у него всё буквально валилось из рук, и он по обыкновению взялся плести клеточки для цикад. Мартовские цикады ещё не успели проснуться после зимы, чтобы своим весёлым стрёкотом отвлечь Тяньгоу от его горестей. Так что ему осталось только, погрузившись в задумчивость, таращиться на их пустые клеточки. Присев на кан мастера, Тяньгоу подумал, что тот хочет поговорить с ним о том, следует ли Усину бросать учёбу.

– Учитель, – сказал он. – Пока я жив, я всегда буду твоим учеником. Я ведь здесь не просто какая-нибудь приблудная псина. И хотя у меня нет никакого особого мастерства, я не допущу, чтобы твоя семья пришла в упадок. Так что, как бы там ни было, Усин должен учиться дальше.