День Литературы, 2009 № 03 (151) - [6]

***

Я дважды принимался за ответ Александру Разумихину и дважды бросал – скучно, неинтересно, малопродуктивно писать об очевидном. Дураку проще сказать, что он дурак, завистнику – завистник, но неправоту сочинителя всё же нужно доказывать. Тем более, сейчас, когда многие и многие даже филологи не обладают самыми элементарными знаниями по истории русской литературы и критики последнего пятидесятилетия. Большая часть наших вузовских преподавателей – западники, космополиты. Поэтому их студенты знают только русскоязычных авторов, постмодернистов прежде всего, и пропагандирующих их критиков и литературове- дов, о русских писателях и критиках они, вероятно, лишь слышали. Но слышали так, что лучше бы вовсе не слышать. Этим вузовским преподавателям и их студентам "Трое из сумы" должны понравиться, ибо в толковании многих фактов, событий, судеб Разумихин им созвучен.

В конце своего повествования Александр Разумихин отвечает на вопрос: "Почему русские патриоты всегда проигрывают?" Часть моего ответа на этот вопрос такова: потому что среди называющих себя "русскими патриотами" и русскими людьми вообще слишком много разумихиных.

Владимир БОНДАРЕНКО ОФИЦЕРСКИЙ ВЫЗОВ ЮРИЯ БОНДАРЕВА

К 85-ЛЕТИЮ РУССКОГО ГЕНИЯ

Офицер Юрий Бондарев всегда был первым.

Вспомним звёздные минуты жизни Юрия Бондарева времён перестройки. Знаменитое выступление перед всей перестроечной верхушкой и трусливо молчащей интеллигенцией – о перестройке как самолете, который взлетел, но не знает своего маршрута. О стране, которая летит туда, не знаю куда, которой неведом пункт посадки. Знаменитый отказ от получения ордена из рук кровавого режима, расстрелявшего из танков свой собственный парламент.

Что двигало им в те минуты? Что заставляло благополучного, может быть даже слегка пресыщенного властью и премиями литературного генерала идти наперекор правящему режиму? Быть бы ему поуступчивее, выбрать путь непротивления, не оказался бы сегодня в таком одиночестве... Впрочем, он никогда не был непротивленцем. И тогда, когда шёл на прорыв в военную прозу вместе с такими же молодыми Владимиром Богомоловым, Константином Воробьёвым, Дмитрием Гусаровым, Василем Быковым. Как ледоколы, они взламывали толщу лакировочного льда над правдой войны. Сквозь брежневскую цензуру они донесли читателям уже на века психологическое состояние на войне солдата и офицера, тяжёлый окопный быт, жестокость и стойкость, любовь и ненависть, предательство и подвиг. И дополнило ли чем-то новым военную прозу нынешнее бесцензурное время? Ни роман Виктора Астафьева "Прокляты и убиты", ни роман Георгия Владимова "Генерал и его армия", ни эмигрантская проза Леонида Ржевского, Бориса Филиппова, Владимира Юрасова, Григория Климова не перевернули нашего представления о войне, сложившегося благодаря чтению военной прозы семидесятых-восьмидесятых годов. Мы не обнаружили никакой новой правды, лишь подкорректировали какие-то уже известные её штрихи... Писатель-фронтовик Юрий Бондарев высказался сполна в "Горячем снеге" и "Батальонах..." Кто-то хорошо сказал из окопников: все мы вышли из "Горячего снега"…

Не был непротивленцем Юрий Бондарев и тогда, когда писал свою "Тишину", один из первых романов о послевоенных репрессиях. Он не писал о том, чего не знал, не фантазировал на лагерные темы, он писал о том неимоверном давлении, которое оказывалось на фронтовиков, привыкших к самостоятельности, к праву принимать мужественные решения, к уважению и себя, и русского народа, и державы в целом. Собственно, поколением фронтовиков и был осуществлён прорыв в национальный коммунизм, в русский космос, к вершинам фундаментальной науки, к расцвету национальной культуры. Это они проросли сквозь интернацио- нальный марксизм, превратили страну в супердержаву мира... Беда в том, что они оказались без своего национального лидера и вынуждены были создавать свою державу сквозь тупость, двуличность и мертвящее равнодушие тыловых крыс, составлявших оплот и хрущёвского, и брежневского правления...

И в чём-то и сам Юрий Бондарев сгорал в огне этого мертвящего, люто ненавидимого им тылового непротивления. Спасла его психология офицера, которую он осознанно культивировал в себе, не желая растворяться в мирном времени, не желая сдавать свои фронтовые офицерские позиции. Спасает и до сих пор.

Когда его затягивали в болото непротивления, в интеллектуальные чиновничьи игры, в тыловую псевдоэлитарность, он, уже почти сломленный, почти согласившийся, почти ушедший в эту тыловую элитарность, вдруг, как ванька-встанька, поднимался во весь рост своими фронтовыми, офицерскими, сопротивленческими главами в романах "Берег", "Выбор"...

Офицерский вызов сделал Юрия Бондарева и центром "Литературной газеты" времён оттепели, что вынуждены были признать даже его нынешние ярые противники.

Спустя десятилетия офицерский вызов сделал его негласным центром антиперестроечного сопротивления. Он продирался все эти годы сквозь приторные ласки тыловых лакеев, сквозь удушливые объятья бюрократического режима, сквозь многопудовую тяжесть премий и должностей, превращающих его в одного из творцов секретарской литературы. Эта тяжесть полностью сломала и уничтожила немалые дарования таких писателей, как Георгий Марков, Николай Тихонов, она приглушила критическую смелость Феликса Кузнецова. Эта тяжесть оказалась несущественной лишь для изначально бездарных чаковских и ананьевых, алексиных и шатровых. Она давит только таланты...