День Литературы, 2008 № 01 (137) - [17]

Но странно — чтобы откликнуться на эту мысль, принять ее, сродниться с нею, опять же требовались и дерзость, и мужество. Наконец наступил момент, когда Зайцев почувствовал, что обрёл необходимое мужество, что созрела в его душе дерзость.

Медленными, тягучими шагами он подошёл к своему столу, плотно уселся и придвинул к себе листок бумаги, лежащий в отдалении, на краю стола. На листке — крупно и с нажимом был написан номер телефона. Оказывается, Зайцев уже давно записал этот номер, уже несколько дней листок томился на столе и призывал его к здравости.

— Ну, что ж, — вслух проговорил Зайцев с таким выражением, будто его долго уговаривали в чём-то и вот он из великодушия своего согласился. — Пусть будет так… А вы что же думали… Ни фига, ребята… Пробьёмся.

И, подняв трубку телефона, набрал номер. Длинный номер, мобильный. Ему долго никто не отвечал, но это было нормально — пока человек услышит слабый перезвон где-то в кармане, пока вытащит мобильную коробочку, раскроет её, нажмёт нужную кнопочку…

— Вас слушают, — услышал он слова значительные, но голосок был несильный, как бы даже слегка испуганный неожиданным вызовом.

— Ваня? — спросил Зайцев.

— Ну Ваня… И что из этого следует?

— А из этого следует, что ты должен немедленно хватать любую машину и мчаться к моей конторе.

— Это что ли капитан Зайцев мне такие указания даёт?

— Он самый.

— Жив, значит? Не тронули тебя бандитские пули?

— Мимо прошли.

— Как мы пели когда-то в молодости, глупые и счастливые… "Уже изготовлены пули, что мимо тебя пролетят".

— Ваня, мы ещё споем… Если, конечно, будет повод.

— Я в Можайске. Тут под платформой неплохое местечко обнаружилось… И публика собирается достойная… Артисты, учеёные, поэты… Мы о жизни, в основном, говорим, о странностях её проявления…

— Ваня! — простонал Зайцев.

— Видишь ли, капитан… Мои средства не позволяют…

— Не придуривайся. Мои позволяют.

— Это часа два…

— Дождусь.

— Ну, если так… Приеду — на скамеечке присяду. Ты меня в окно увидишь. Я мало изменился после наших прошлых встреч. Хотя сдал, конечно, прежней резвости уж нету… И не столь уж я хорош собой…

— Стерплю.

— Опять, небось, убили кого-то?

— Ваня, это что-то кошмарное.

— Я уже в машине, капитан, уже мчусь.

И вот только теперь в походке капитана Зайцева вместо унизительной нервозности появилась твёрдость. Да что там в походке, во всём его облике вдруг проступили черты человека, готового совершить нечто отчаянное…

— "Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака", — пропел он и, одёрнув пиджак, поправив манжеты рубашки, бесстрашно глянул на бледное свое отражение в оконном стекле. И остался собой доволен. Громко, со скрежетом он придвинул стул, уселся и достал папку уголовного дела об убийстве гражданина Захарова Александра Ивановича посредством удара тяжёлым предметом по голове.

И вдруг, не успев ещё раскрыть папку со страшноватыми снимками, сделанными на месте преступления, Зайцев почувствовал, что волнуется перед встречей с бомжарой Ваней. Зайцев боялся показаться несостоятельным, боялся опростоволоситься. При каждой их встрече бомжара являл такую наблюдательность и ясность суждений, что следователю оставалось только разводить руками и громким голосом, куражливыми словами гасить свою растерянность.

— Ну, ты даёшь, Зайцев, — протянул он вслух, но волнение не проходило. Он ещё раз пролистнул все бумажки, протоколы очных ставок, свидетельские показания, чуть ли не полсотни фотографий, сделанных в квартире, где случилось преступление… И понял, вынужден был признать, что находится в полном тупике. Он проделал всё, что требовалось по закону, по инструкции, всё, что позволяли опыт, знания, интуиция… И, захлопнув папку, подошёл к окну.

В конце стоянки для машин на покосившейся скамейке сидел Ваня. Поставив локти на колени и подперев кулаками небритые щеки, он печально смотрел в простирающееся перед ним пространство.

— Ага, явился не запылился, — пробормотал Зайцев. Подхватив со стола папку с уголовным делом, он запер кабинет и, сам того не замечая, легко, может быть, даже радостно сбежал вниз по ступенькам. — Я вас приветствую в этот вечер! — с подъёмом произнёс Зайцев, пожимая пухловатую ладонь бомжары. — Прекрасная погода, не правда ли?

— Вон под деревом зелёная "волга", — Ваня ткнул большим пальцем куда-то за спину. — Там мужик деньги ждёт.

— Сколько? — Зайцев посерьёзнел.

— Как скажет, — Ваня пожал плечами.

— Подорожал Можайск, — проворчал Зайцев, возвращаясь.

— Как и всё в этом мире, — бомжара вскинул правую руку ладонью вверх и замер в величественной позе — точь-в-точь как древнегреческие боги, если судить по их изображениям в мраморе и бронзе, сохранившимся до наших дней.

На место преступления ехали в машине Зайцева. Бомжара сел на заднее сиденье, забился в угол и затих. Может, заснул, но, скорее всего, просто прикорнул. За людьми Ваниного пошиба это водится — при первом же удобном случае они стремятся присесть, прилечь, прислониться, чтобы как можно дольше сохранить те немногие силы, которые возникают в них после съеденного куска колбасы или выпитых ста граммов водки. Не потому, что они решили, что так будет лучше или же кто-то опытный и прожжённый им это подсказал, нет, подобные привычки заложены в человеке с рождения и проявляться начинают, как только в них возникает надобность. В человеке много чего заложено природой, как говорится, на всякий случай. Своеобразная заначка. А кто с заначками дело имеет, тот знает, что каждая из них, в чём бы она ни заключалась — сотня рублей, хорошая девушка, затаившаяся в организме привычка ничему не удивляться, — всё своего часу дождётся и выручит, и спасёт. Не робейте, ребята, если уж прижмёт в жизни по-настоящему, высшие силы извлекут из ваших заначек или, скажем, запасников, такие способности, такие возможности… Ахнете.