День Литературы, 2005 № 11 (111) - [27]

И вот — кладбище. Центральная аллея, где упокоены Герои России, доктора юридических наук (почему-то именно их надгробия упорно попадались мне на глаза) и другие лучшие люди города, встретила нашу процессию весенней распутицей, лужами. Гроб к могиле несли на руках, оркестр рвал душу. Пока шли, я вспоминала наш маленький деревенский погост, где похоронен дядя Жора. Его жена, моя крёстная, очень любила своего непутёвого мужа. На могильном холмике — самая простая пирамидка из металлических прутьев с крестиком вверху, на табличке даже нет фотографии. Как-то мы заговорили с крестной о памятниках, о том, у кого что стоит, каких денег это стоит… "А я Вальке (дочери) говорю: ды не надо мне ничо! Вы мне при жизни создайте условия. А то в гроб уложили и хвалются: мы де, матери мраморную плиту поставили!"

У зияющей могилы — последнее прощание. "Кто хочет сказать?" — спрашивает русоволосый распорядитель похорон. Пауза длится и длится. Говорить, вроде уже и не о чем — Дёгтев уж точно никого не услышит. Ничего ему не нужно — ни венков, ни аллеи Славы, ни дорогого надгробия. Неудобная заминка — ждут отец и мать, сёстры, дети, жены — бывшая и нынешняя. Вернее, теперь уже вдовы.

— Давайте я скажу. Он был разным. Но он был честным писателем, — дальше я не помню о чём говорю, помню совершенно живые — ни одного седого — волосы Дёгтева (их трогает порывистый ветер) и совершенно мёртвые, недвижимые его, фиолетового цвета руки.

Краткие, неуклюжие речи у гроба, плачет мать: "Ой, худо мне!", и кричит — в искривленные губы тщетно пытаются всунуть валидол. Кричит: "Прости, сынок!" Но в чём она виновата?! Что родила его под звуки шолоховского фильма?! Что всю жизнь, по сей день, работала, не покладая рук?! Что не могла оценить его трудов и успехов?!

Похоронная команда слаженно опускает гроб в могилу. Под автоматные залпы, которые дают курсанты местного лётного училища. Форма — с голубыми петлицами. Под цвет неба… А небо сегодня серое, грозит дождём. "Не для меня придёт весна, Не для меня Дон разольётся…" Хочется петь и плакать.

Либералы Дёгтева не голубили. Хотя и связываться с ними он остерегался, хорошо понимания силу космополитического литературного "лобби". Он, "потомок Куприна", выше "серости", над "схваткой". Была в этой позиции не изощренная столичная хитрость, а неуклюжий воронежский расчет (мне, его землячке, хорошо понятный). Да, эффектным словом в рассказе рубануть, это не то, что честно (т.е. по нынешним временам безвестно, будь ты хоть самим Шолоховым по дарованию) идти по жизни.

Всегда, читая Дёгтева, вспоминала я слова Льва Гумилёва: "Среди нас бродят потомки скифов, гуннов, исчезнувших народов…" Дёгтев, манифестант "русского", был, конечно, "степняком", а не "казаком". Он даже внешне походил на потомка кочевника, любил ханскую "пышность", "гаремы". Ничего удивительного тут нет — родился на земле "дикого поля". Древняя степняцкая кровь как раз и давала ту первобытную силу, энергию, которая поражала в его вещах. Помещенный в другой "контекст", он всегда жил в состоянии внутреннего конфликта с чужой окружающей средой. Часто, по иронии судьбы, обвиняя её в "серости" и "нерусскости".

Говорили мы с его сестрой. "Знаете, теперь, когда Славы нет, даже в деревню ехать не хочется… Он такой компанейский, всегда что-нибудь придумывал. Конечно, он был очень одинок в своей семье. Разве мы могли его понять, оценить?! Родители у нас совсем простые люди. Даже поговорить ему о своём дома было не с кем". "А жена?" Сестра махнула рукой: "Первая, от которой Андрей и Максим, она какая-то необщительная, даже на похороны не пришла. Вторая — сын Лёня от неё — видели, парнишка такой светленький, подходил прощаться? Она обычная женщина, зачем ей какая-то литература?! Ещё у него жена была из Москвы — недолго, я её не знаю. Ну, и с Олей он жил последнее время в гражданском браке — Полинка у них родилась. Она тоже, мне кажется, не особо интересовалась тем, что он писал. Была у него — ну не знаю, как сказать: подруга не подруга, муза, в общем. Очень Славу понимала, он с ней советовался, обсуждал дела литературные. Она приходила в Дом офицеров прощаться. Букет роз принесла. Долго стояла, плакала. Большая такая женщина, полная, в очках, в чёрном одетая. С неё-то он только и отводил душу".

На панихиде в Доме офицеров бросился мне в глаза одинокий паренёк с неподдельной скорбью в глаза. Я долго думала, что это сын Дёгтева — уж больно похож внешне — те же коротко стриженные русые волосы, тот же — точь-в-точь — разлет и рисунок бровей, черты лица, разрез глаз… Юношеская уменьшенная копия. Потом, когда парёнек говорил на кладбище у гроба, я узнала — нет, не сын, а ученик, ходил на занятие в литобъединение, где Дёгтев преподавал. Был покойный для юноши кумиром, образцом для подражания, просветителем, учителем, и, в общем, по большому счёту, литературным родителем. А похороны вёл высокий стройный парень в чёрном костюме — старший сын Дёгтева, Андрей. Благородная посадка головы, основательность в движениях, разумность в действиях — наверное, это и был лучший "рассказ" писателя…