День Литературы, 2005 № 07 (107) - [30]

— Ну, ты скажешь — кремлевские… Чего у них там, больше едоков нету?

Лёшка хмурится, пристально смотрит на соседа, говорит со значением в голосе:

— Не факт, что нету… — и уходит.

Да, так всё и было: уговаривали Лёшку, просили даже, а толку ни на грош. Уперся, с места не сдвинешь. По первости он и жену не хотел отпускать: "Не факт, что ей это нужно…" Но сосед сказал как бы даже с усмешкой:

— Так ты, значит, ревнуешь Ирку? Интересно, к кому?..

То и подвинуло Лёшку поменять свое решение:

— Ладно, езжай. Только гляди, не балуй там!..

Чудно, право! С чего бы баловать Ирине, коль она в Лёшке души на чает? Уж я-то знаю, не однажды наблюдал, с какой нежностью она обихаживает Лёшку, когда он приходит из тайги усталый, сильно обросший, но с той божьей искрой в глазах, которая помогает одолевать земные тяготы. По ней и узнается, по искорке, ладно ли вершилось лесное дело, не было ли егерю обиды со стороны недобрых людишек, а их нынче в тайге развелось — не приведи сколько, и всё рыщут, рыщут… Нет с ними сладу. Впрочем, Лёшка не жалуется, хотя иной раз ох как тягостно ему приходится. Про то, случается, и скажет, коль скоро выпьет две-три рюмки "Иркутской". И защемит тогда у меня на сердце, и сделается больно оттого, что не в силах я подсобить Лёшке в его стремлении сохранить тайгу-матушку и вовсе не обеззверить ее. А долго ли при нынешней-то жизни, когда всяк норовит хапнуть побольше того, что способен унести? Что-то сломалось в людях и уж нет в них прежней уважительности к земле и к сущему. Вроде бы как оскудели душой, нередко приметишь не только в глазах человеков лютую, отшибающую от благость дарующего неприкаянность, а и в ближнем пространстве углядишь её и смутишься, и сделаешься расталкиваем в существе своем и спросишь тогда, оборотясь к небу:

— О, Господи, что бы сие значило?..

Бывало, сказывал Лёшка тихим, странно украдливым голосом, как если бы робел чего-то, хотя робость тут ни при чём, уж я-то знаю:

— Поутру гляжу, траву кто-то примял у березки, взросшей по закрайку солонца, — по сию пору еще вяловатая, словно бы утратившая в себе что-то… А вон на пригорке кто-то нечаянно кусок грязи примял сапогом. То-то я в раздумьи с вечера пребывал: пошто на солонцах и ветка не хрустнет под зверьими ногами. Они виноваты, охотнички, мать вашу!..

Нет, Лёшка не ругается, он вроде бы и не умеет ругаться, а коль скоро что-то и выплеснется из его нутра, то это — нечто, предполагающее матерное слово, но отнюдь не оно само.

— А потом я увидел охотничков этих… Человек пять их, да все при карабинах, с оптикой. Они подошли ко мне и заговорили про что-то к их теперешнему блужданию по лесу не имеющее отношения. Я послушал их, сказал: вам бы от солонцов держаться подальше, а не то быть беде. Только зря я про это. Ну, что я им сделаю со своим худеньким ружьишком?.. И они, понимая это, как бы даже назло мне, не говоря больше ни слова, спустились к солонцам. А уж в тайге темнеть начало, тени от дерев зависли над землей и ветерком потянуло с моря. Я постоял в раздумьи, а потом направился к скрадку, куда не однажды хаживал. Ну, сижу час-другой, а потом слышу зверьи шаги тяжелые, вяловатые, должно быть, изюбр поспешал к солонцам. Что было делать? Пошел встречь ему, да хрустко так, хлестко, за версту, поди, было слышно, как я обламывал чернотропье. А уж когда посветлело, подошел я к охотничкам, сказал про то, чтоб убирались отсюда. Они, хотя и озлобились на меня, не мешкали…

— Зря ты, — нередко говорил кто-нибудь из слушателей. — Жизнь-то, видишь, какая: всё по голове да по голове… Чем же мужику кормить семью? Работы-то у него никакой, а в тайгу ты не пущаешь. Не жалко бедолагу?

Лёшка устало смотрел на собеседника, сказывал свычное со своим душевным настроем чуть дрогнувшим голосом:

— Не факт, что не жалко. Только те-то с карабинами на бедолаг не похожи. Скорее, на волчар…

Я подхожу к Лёшке и тоже какое-то время, перекинувшись через перильца моста, смотрю, как внизу играет ручей, всплескивая тягучую жаркую пену меж каменьев, обтачивая их до тусклого зеленоватого блеска.

А вот и поезд подошел, и с малым опозданием, не то, что седмицу назад, — в тот раз мы прождали его едва ли не до темноты. Остановился, скрипнув тормозами, напротив большого многоквартирного дома, где живет Лёшка, распахнул дверки… Я заметил, как лицо у Лёшки построжало, кожа на крутых играющих скулах сделалась пуще прежнего бледной. Должно быть, в голове у него промелькну-ла дурная мысль: "А вдруг жена не приехала с этим поездом? Мало ли что?.."

Нет, вон она… идет встречь Лёшке, высокая, румяноликая, в светлом длинном платье, ладно обтягивающем ее фигуру, держится прямо и строго, хотя и сумки в руках... Небось побегала по магазинам, набрала всякой всячины: от соли до макарон и консервов… Мы все так делаем, коль скоро срываемся с места: не то что магазина, а и продуктовой лавчонки поблизости нету. Живи, как знаешь, если, конечно, еще не наскучило жить при новой власти, про которую и хотел бы сказать, что от Бога, да язык не поворачивается…