День Литературы, 2003 № 09 (085) - [9]

И Римма сдалась его вежливо-настойчивой активности, согласившись впоследствии пойти за него замуж…

Запад выманивал одного за другим. Им самим он всё меньше казался таким, каким они его представляли читателю. В нем открывалась загадочная неясность новизны. Вот и Римму, женщину с "манящей неясностью сюжета" во всем ее облике, с независимостью нрава, он притягивает. Но она внутренне еще сопротивляется. И на полушутливое предложение Карчаева поднакопить валюты-"илюты", да дать тягу, она с растяжкой отвечает: "Я бы вряд ли там смогла. За этой их разрекламированной улыбкой только глупый не видит напряженного оскала — не тронь, отвяжись, отстань. Это наша социалистическая ментальностъ — тебе все должны. Там никто никому не должен, там жизнь — борьба. Вести эту борьбу легче с большими деньгами. Постоянное стремление выстоять, выжить, победить, выиграть, заработать...".

Но что если этой борьбы для ощущения полноты бытия им тогда как раз и недоставало? Подспудно вызревал в них иной строй мыслей и чувств, критическое неприятие "совдепии, где каши не сваришь". Исподволь, давно вынашивался в них побег из общества, которое они же сами олицетворяли, на свободу, маняще неясную для них самих. Как некий побег от себя, из себя — вовне, в иные дали…

Они уже были психологически готовы к мощным и крупным социально-общественным потрясениям, готовы были поддержать большие перемены, но едва ли в силу своих революционных качеств и убеждений, а скорее — наоборот, как это ни парадоксально. Пассивное подчинение судьбе, даже самой блестящей, отмеченной премиями и наградами, становилось для них всё более в тягость, а для наиболее талантливых и деятельных, не умеющих подлаживаться под систему — и вовсе невыносимо.

Их настроения, пожалуй, улавливались иностранными коллегами. Возможно, поначалу они не были использованы именно в целях подрыва всей нашей системы. Но обоюдное сближение, "братание" представителей двух антагонистических систем явно поспособствовали этому. Не случайно Карчаев вспоминает: "В институте как пример идеологической войны против Советского Союза я запомнил слова госсекретаря президента Кеннеди: "Кофе и коктейли сделают свое дело".

Всё отчетливее виделось, что в Стране Советов "уродливый строй мыслей и форм жизни" и что он "все больше и быстрее дряхлел, разваливался и требовал незамедлительного и весьма решительного капительного ремонта". И мало кто в то время мог предположить, что если и начнется такой ремонт, то приобретет "совершенно чудовищную картину", и Советский Союз станет одной из "точек неблагополучия" на планете.

Умонастроения интеллигенции приблизили и ускорили переломные годы перемен. "Власть на подсознательном уровне сама стремилась к своему концу". Вместе с гласностью прошла негласная команда на самоликвидацию системы. Идеологические работники, люди с развитой интуицией, ощутили этот сигнал, он словно раздваивал их. Возможность пользоваться благами западной цивилизации успокаивала, побуждала легко принимать чуждую, но привлекательную западную идеологическую и культурную упаковку…

Горбачевскую говорильню Римма с Карчаевым сразу приняли с неприязнью. Римма безапелляционно называет Горбачева "предателем, лицемером", "болтуном, балаболом, бабьим подкаблучником". Карчаев ерничает: "Кретинизм как высшая и последняя стадия перестройки отдельно взятого общества".

"Процесс пошел", выражаясь по-горбачевски,— и началась цепная реакция распада общественного сознания, расщепления атомов не только прежней социалистической нравственности, но и элементарной человеческой морали. Сюжет романа и выстраивается в соответствии с временем: поначалу влекущим, заманивающим в западню (не только в западную, но и в свою собственную — то ли в сознательной измене себе, своему строю, своей среде, стране, то ли в устремлении на авось).

Всё, как в игре в рулетку, из русской трансформирующейся в более цивилизованную с виду. "Теперь по всей когорте был нанесен сокрушительный удар" — по всем влиятельным институтам: ЦК, Политбюро, КГБ, МИД, Госплану и т. д. "Самое смешное, что и они тоже сделали всё для подготовки этого безжалостного и неожиданного удара".

Ширился раскол между российскими и союзными властными структурами. Созревали межнациональные конфликты. Отворилась "бездна, через которую предстояло перелететь". И казалось, Союз стоит у последней черты и выстреливает себе в голову всё новыми реформами. Раз — осечка, два — осечка... И вот Советского Союза не стало.

Когда заголовок произведения выстреливает в "десятку",— в этом залог общего успеха авторского замысла. Автор останавливает свой роман перед грядущим октябрем 1993 года, с выстрелами в Белый дом. Но предчувствием этого самоубийственного действа дышит весь роман, особенно его третья заключительная часть.

В нравственно больном обществе расколотой страны Карчаев остро осознает, что все они — "люди без родины": "Если нашей родиной был Советский Союз, то, стало быть, теперь все мы — эмигранты, с грехом пополам перебирающиеся в другую страну, под названием Россия. И в этой новой, полудикой стране, без законов, без правил жизни, нам, судя по всему, придется так же весело и несладко, как первым переселенцам, которые высаживались на дальних берегах только что открытых континентов в прошлом..."