День Литературы, 2003 № 09 (085) - [30]

Во-первых, бессарабский погром, как и большинство других, совершался преимущественно на окраинных, "нерусских" землях Российской империи. Во-вторых, погромы эти по сути не отличались от погромов в Англии, Германии или Австрии: в их основе лежали экономические противоречия. В-третьих, количество жертв со стороны "нападающих" и "защищающихся" было практически одинаково. Например, во время октябрьских погромов 1905 года со стороны евреев было убито 43% от общего числа погибших и ранено — 34%.

Таким образом, В.Кожинов частично корректирует, а по сути подтверждает правоту следующих слов В.Розанова, которые он не приводит в своих работах: " ... Не русские обижают евреев, а евреи русских. Погромы — бессильная конвульсия человека, которому "тонко и научно" подрезают жилы — и он чувствует, и не знает, как с этим справиться".

Василий Васильевич в отличие от Вадима Валериановича писал об извечной разнонаправленности русско-еврейских интересов, наиболее кратко так: "Мы хотим — одного, а жиды хотят — другого".

Если не учитывать событийно-эмоциональный контекст, то во многих высказываниях можно увидеть проявление ненависти к евреям как "племени", ненависти на уровне крови. Однако как явствует из других суждений, уточняющих позицию В.Розанова, в основе этого чувства лежит несовместимость духовная, религиозная: "Не "евреев" мы должны гнать, ... а — еврейство, "закон Моисеев" и обрезание"; "Или Христос, или Иуда... Нет выбора, и нет сожительства".

В.Кожинов в отличие от В.Розанова, рассматривающего евреев как монолит, вслед за Л.Карсавиным выделяет три типа евреев и отрицательно характеризует лишь тот, "который и не еврей, и не "нееврей" (то есть в условиях русской жизни чужд её основам), но в то же время самым активным образом стремится воздействовать на русскую политику, идеологию, культуру". К этому типу В.Кожинов относит всех еврейских — известных и многочисленных — людоедов, разрушителей XX века.

Однако в другой главе автор книги "Россия. Век XX (1901 1939)" противоречит себе. Он, вслед за М.Альтманом, утверждает, что евреи, получившие ортодоксальное религиозное воспитание (т.е. евреи первого типа, которые согласно предыдущим высказываниям В.Кожинова — идейные и духовные антиподы "не евреев, и не "неевреев") были "изначально отчуждены от русской жизни", но в большинстве своём сыграли громадную роль в истории советского государства и его культуры.

Во-первых, насколько правомочно в такой ситуации говорить о типах-антиподах, если отчуждённость от России уравнивает или сближает эти типы? Во-вторых, как можно получить конечный положительный результат от любой деятельности таких сограждан, если их воспитание, по свидетельству того же М.Альтмана, сводилось к следующему: "Вообще русские у евреев не считались "людьми". Русских мальчиков и девушек прозывали ... "нечистью"... Для русских была даже особая номенклатура: он не ел, а жрал, не пил, а впивался, не спал, а дрыхал, даже не умирал, а издыхал. У русского, конечно, не было и души. Душа была только у еврея..." И, наконец, насколько возможен продуктивный диалог с такими евреями, на что, как на реальность, не раз указывал В.Кожинов, ссылаясь на свой опыт общения с сионистом М.Агурским?

Заслуживает внимания и то, как ход мысли, подход, аналогичный кожиновскому, прокомментировал Ф.М.Достоевский еще в 1877 году: "Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О Боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших и дурных людях теперь говорим ... Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир, вместо "неудавшегося" христианства..." По сути, Достоевский рассматривает данную проблему с тех же позиций, что и В.Розанов. Он различает еврея как человека, который может быть разным, и еврейский народ как постоянное и концентрированное выражение определенных национальных идей, идеи государства в государстве прежде всего.

Эта идея, нередко именуемая Ф.Достоевским как жидовская, была в корне неприемлема им. Суть её писатель определяет так: неуважение, безжалостное отношение ко всему, что не есть еврей. Предвидя возражения, Достоевский сразу отвечает на них: обогащение любой ценой и другие пороки были всегда, но только тогда, когда евреи стали почти полностью контролировать мировую экономику и политику, эти пороки восторжествовали окончательно и были возведены в ранг нравственных принципов. В судьбе еврея-общечеловека, отказавшегося от жидовской идеи, видится писателю путь к решению вопроса, который в более общей форме, применительно и к русскому народу, писатель определил как "братство с обеих сторон".

Через три года, размышляя о русском идеале и предназначении, Ф. Достоевский в своей пушкинской речи развил эту мысль, определяя национальный удел через всемирность, через братское единение людей. К. Леонтьев и его многочисленные последователи, увидевшие в речи проповедь космополитической любви, почему-то прошли мимо следующих слов: "...братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!".