День Литературы, 2001 № 10 (061) - [5]

За художественное руководство никогда не держался. Когда-то он сказал мне: "Не хочу, чтобы артисты стали заложниками моих убеждений. Не раз просил труппу, чтобы меня переизбрали, может быть, им стало бы легче. Если бы Филатов не хворал, он мог бы возглавить театр. Но… его очень не хватает. А отвернуться от голодного и нищего народа, уйти из политики — это недостойно".

Буквальное повторение травли

Дорониной — с теми же «референциями».

Когда забыто все — все заслуги, все роли, все фильмы. Не было такого, говорит Губенко, чтобы кто-то перестал общаться с ним из-за политических разногласий, ни Волчек, когда-то назвавшая его самоубийцей (когда он согласился стать министром), ни кто-либо еще. (Так вот в 1987 году, когда коллектив Театра на Таганке попросил меня возглавить труппу после смерти Эфроса, одной из первых, к кому я пришел посоветоваться, была Галина Борисовна Волчек. А пришел я к ней не потому, что мы когда-то работали вместе в одной картине, и не потому, что я хотел, чтобы она снималась у меня в другой картине — это не получилось, а потому, что знал, что она — честный, порядочный человек, который находился приблизительно в такой же ситуации, когда Ефремов уходил из «Современника». И я знал ее отношение к Эфросу и Любимову".)

* * *

Сегодня его чаще видишь на трибуне Государственной думы, чем рассказывающим, тем более — реализующим новый театральный замысел. Он не снимается и не снимает. И жена не играет. Говорит, что с 1991 по 1993 год предложения сниматься "шли валом. Что предлагали? Рэкетиров, убийц, энкавэдэшников, взяточников в высших эшелонах власти, новых русских, даже — за 50 тысяч долларов — предложили сыграть цыганского барона. Когда мне принесли этот сценарий с цыганским бароном, а речь там шла о геноциде цыганского народа, мы сидели вообще без копейки. И я сказал: "Берем не глядя". Но дочитал до шестой страницы и понял, что не буду это играть. Все-таки сценарий был плох. У Жанны были такого же рода предложения — с непременностью сексуально-порнографических сцен, которые не позволили ей принять эти предложения. У нее все-таки уже сложившийся образ в кино, начиная с ее первой роли. Поэтому, несмотря на то что мы сейчас живем довольно тягостно, мы эти предложения принять не могли.

Но есть мечты о реализации в неизвестном будущем уже почти написанного сценария о своем опыте в должности министра культуры, в жанре трагифарса. Это мечта".

Вместе они сочинили спектакль об Афганской кампании, который так и называется «Афган». Драматургия спектакля (ее авторы — Жанна Болотова и сам Николай Губенко) по-военному проста: письма погибших в Афганистане, воспоминания близких, документальная проза, стихи. Стихи афганской кампании и стихи поэтов Великой Отечественной. Последние вызывают не случайное воспоминание о другом спектакле Таганки — о "Павших и живых", который весь строился как поэтический монтаж по стихам погибших поэтов. (Воспоминание это как будто специально вызывается из нашей памяти нынешним посвящением на программке: "Советским солдатам и офицерам, рядовым и генералам, павшим и живым…") И там, и здесь "от себя" — только последовательность сменяющих друг друга стихов и историй, или — воспользуемся словом, уже упомянутым выше, — монтаж (для Губенко, который прославился не только как актер, но и как кинорежиссер, это понятие — из профессионального словаря).

Начинается с «нестроевого», "мирного" стихотворения Давида Самойлова, которое читает — то ли в записи, то ли за сценой в микрофон — сам Губенко (тут снова вспоминается, что больше нигде не умеют так читать стихи, как на Таганке, и раздел театра не помешал, слава Богу, сохранить и передавать дальше лучшие традиции этой сцены: молодые, которые играют солдат, в силе переживания, в пронзительности, искренности — самых необходимых здесь актерских качествах — не уступают таганским «старикам» — Зинаиде Славиной и Михаилу Лебедеву). "Я зарастаю памятью, как лесом зарастает пустошь…" — одно из по-настоящему великих стихов Самойлова."… Но в памяти такая скрыта мощь, что возвращает образы и множит… Шумит, не умолкая Память-дождь, и Память-снег летит и пасть не может…"

Просто письма и просто стихи. Солдатская правда. Как собирались, как уезжали… Четыре судьбы — двух солдат, медсестры и одного офицера-подполковника. "Друг мой, брат мой далекий, / Как мне забыться сном? / Мне без тебя одиноко, / Как одному под огнем" (Александр Твардовский). Здесь, на стыке воспоминаний и писем, а главное — песен Афганской войны и стихов и песен Великой Отечественной, затаилось, пожалуй, главное противоречие спектакля — всей его композиции. Слишком заметным становится «несовпадение», разнобой естественного, ненатужного, по большей части лирического пафоса военных тех стихов и песен, и надсада, самовзвинченная природа поэтического сопровождения афганского «перелома». Они хотели быть похожими на тех героев, на тех, в кого играли в детстве, о ком рассказывали им увешанные орденами и медалями деды… А вышла другая игра. Спектакль Николая Губенко — и об этом. И слезы, которым невозможно сопротивляться, — об этом тоже.