День Литературы, 2001 № 07 (058) - [29]

В созвучье с ним звучит речитатив

Внутри собора, чей иконостас

Расписывал когда-то Дионисий.

Как эта атмосфера величава —

Как пристально и строго смотрит Спас!

Я чувствую касанье горних высей,

Но вот реальность: ложь, разбой, халява.

7.

Но вот реальность: ложь, разбой, халява.

Я вовлечен в пустой суеворот.

Моя судьба беспутна и шалава —

Душа ослепла! Но поводья рвет.

Что снится мне? Погоня и облава!

Я загнан в угол. Страшно! И вот-вот

Вплотную я увижу волкодава:

Своим броском он с ног меня собьет.

И просыпаюсь я в поту холодном!

Откуда чувство вечного надзора?

И я сдаюсь — я больше не строптив.

К чему мечтать о вольном, о свободном?

Здесь неуместен бодрый лад мажора —

Моя Россия встала на обрыв.

8.

Моя Россия встала на обрыв —

И по нему идет без балансира!

Ты жив, Господь? Мне мнится, что не жив —

Тебя в ночи оплакивает Лира.

Икона превратилась в негатив.

Смысл вывернут! Опоры нет у мира.

Куда бредем, лампады погасив?

Царит распад среди мирян и клира.

Конь блед прорисовался в облаках.

О Иоанн! Его не проецируй

На Русь мою — тебя я заклинаю.

Никто не верит, что воскреснет прах;

Апатия царит в России сирой —

Я вместе с ней сейчас иду по краю.

9.

Я вместе с ней сейчас иду по краю —

Ужели в бездну все же упадем?

Нет парапета! В затеми теряю

Последний луч — я бесами ведом

К пустому утопическому раю!

Все это вряд ли кончится добром.

О Богоматерь! Слышишь? Призываю:

К нам снизойди — и стань поводырем.

Сбегает с твоего веретена

Светящаяся нить! Смогу я вскоре

Из лабиринта выйти на сиянье —

Его теперь не скроет пелена.

Так будет, да! Но явь звучит в миноре:

Внизу под нами черное зиянье.

10.

Внизу под нами черное зиянье!

Но все же намечается просвет —

И я хочу готовым быть заране

К подъему ввысь! Что мне табу, запрет?

В подполье зреет яркое дерзанье.

Я в катакомбах! Верой дух согреет —

Здесь холодно. Но кто мы? Северяне.

На Соловках мы дали свой обет.

Нас Богоматерь навещает ночью,

Легко минуя чуткую охрану.

Я к ней в молитве руки протяну —

Я Приснодеву зрю сейчас воочью!

В работах каждодневных не устану —

Ужели не спасу свою страну?

11.

Ужели не спасу свою страну?

Вокруг нее капканы и тенета —

Их дьявол ставит! Можно ль крутизну

Нам променять на гиблые болота?

Коварней сатанинского расчета

Нет ничего! И все же ускользну —

Не дамся бесам! Создан для полета,

Из мрака я рвану в голубизну.

О Боже мой, как много разных пут!

Все для отрыва не найду упора —

В зыбучий грунт я забиваю сваю.

Нас топи отчужденья засосут;

Нас рознь прикончит — это хуже мора.

Мне снится сон: в снегах я умираю.

12.

Мне снится сон: в снегах я умираю.

Не удержать последнее тепло!

Безлюдный Север! К стылому припаю

Обломки шхуны ветром принесло.

Крушенье? Да! И я во сне рыдаю.

Ползу по снегу. Очень тяжело.

Что вижу за сугробом? Волчью стаю!

В моей судьбе возобладало зло.

И вот уходят силы из меня!

Смежаю тяжелеющие веки.

Блаженно это: холод, остыванье —

И мнится мне, что греюсь у огня.

Но не бывать подобному вовеки!

Бог не ответил на мое взыванье.

13.

Бог не ответил на мое взыванье.

И что же? Заступилась Божья Мать —

Совсем не тщетно наше упованье!

Я знаю: возвратится благодать.

Посредничество это воспевать

Я призван свыше! Есть в Господнем плане

Сверхцель такая: светлую печать

Вновь наложить на наше мирозданье —

И смыть навечно пагубу паденья!

Мне ясные даны ориентиры —

Себя за тупики свои кляну.

Моя отчизна — в полосе затменья.

Ах что стихи? Хочу слагать стихиры —

Я не раскаял страшную вину.

14.

Я не раскаял страшную вину.

И вот брожу среди осенних пожен —

Я у сомнений горестных в плену!

Мой путь запутан, символ веры ложен.

Но шепчешь ты, что все-таки возможен

Возврат к истокам! Я не премину

Поверить в шанс — тобой я обнадежен;

Ты нам сулишь весну и новизну.

По нашим весям Лета разлилась.

Потоп тоски! И все ж на берег веры

Чудесная возможна переправа.

Державная! Ослабла с небом связь.

Державная! Вокруг одни химеры.

Державная! Больна твоя держава.

21–22.VIII.99

Петрозаводск

Ямиль Мустафин СТРИГУНОК И ДВЕ СУДЬБЫ (Быль)

Шаукат пил страшно, запои длились месяцами. За это время его богатырское тело — двухметровый рост, больше ста килограмм веса улетучивалось. Он становился похожим на уродливый горбыль, снятый с комля старой лиственницы. Шаукат не мог даже говорить — сил не было. Только стонал и всем видом, искаженными от боли и страданий глазами, почерневшим лицом, выказывал, как ему мучительно тяжело. Он требовал у жены похмелиться. Жена стояла рядом и односложно, истомленным голосом отвечала:

— Нету…

В ответ Шаукат начинал биться в конвульсиях, как эпилептик, стонать и скрипеть внутренностями.

— Потерпи… Уж какой месяц пьешь… Пройдет… — ломая до хрустов в суставах пальцы, отвечала жена. — Какой организм выдержит такое? Посмотри на себя — лица нет… Словно обугленный… — Фаузия погладила мужа по голове словно маленького и спросила: — Хочешь баньку истоплю? Помою, полегчает…

— Мой себя! — вдруг взъярился Шаукат. — Принести, говорю, водки! Не то на себя руку наложу! — попытался было встать, но тут же завалился навзничь. Взвыл на фальцете: — При-и-ини-си-ии водки!..

— Что ж ты со мною делаешь? — жалобно, по-детски всплакнула женщина, пытаясь уложить мужа поудобнее.

Нет, что ты со мною делаешь? — огрызнулся Шаукат и попытался оттолкнуть жену ослабевшими руками. — Не принесешь водки — помру… Лучше принеси! На твоей совести будет смерть отца твоих детей!