День Литературы, 2001 № 07 (058) - [25]

"Пострадавшую" и "поверенную жизнью" Новодворскую Елисеев противопоставляет русским писателям-патриотам советской поры. Им, дескать, "боязно было", и сидели они тихо-тихо, а "самой большой репрессалией" для них была "укоризненная статья Юрия Суровцева". Мне опровергать этот мелковатый навет немножко неловко, мое тогдашнее литературно-полемическое «дело» восьмидесятых годов уже достаточно хорошо описано. Можно было бы сослаться и на еще более печальный опыт коллег по Союзу писателей России Леонида Бородина и Владимира Осипова, на постоянные политические доносы в «Правде» Суровцева (П.Николаева, В.Озерова, В.Оскоцкого) в адрес известнейших литераторов В.Кожинова, А.Ланщикова, М.Лобанова, Ю.Лощица, О.Михайлова, В.Чалмаева, многих иных. И последнее в этой связи: Суровцев и иные не «укоризны» тогда публиковали, как смягчает дело новоявленный историк литературы, а партийные указания. Разница тут отнюдь не в терминах.

И последнее, о чем писать крайне неприятно, скажу это без всякого преувеличения. Речь идет о непристойностях и даже грубой матерщине, что несказанно изумило меня на страницах всегда культурного издания. Елисеев пошлейшее словечко «трахаться» выписывает аж три раза подряд, прямо-таки готов искупаться в этой срамоте. Цитировать гадость мы, разумеется, не станем, даже с помощью традиционных в этом случае отточий. Елисеев неловко хитрит, цитируя отрывок из пьесы покойного Ерофеева с густым матом. Но уточним, при жизни автора пьесы она не публиковалась, что немаловажно. Эта правовая сторона существенна, но главное тут — решимость (или нерешительность) редакции. Порицаемые "Новым миром" Бондаренко и Проханов ничего подобного в своих изданиях пока не допускали. И, к вашему счастью, редакторы большинства других литературных изданий.

Здесь нельзя не помянуть добрым словом ушедшего Александра Тихоновича Твардовского. Теперь, когда его наивные либеральные суеверия вроде "исторического ХХ съезда" рассеялись в пустоте, а отечественную словесность накрыл мрак чернухи и порнухи, теперь этот достойный русский поэт и истинно демократический, без кавычек, общественный деятель предстал как бы очищенным от всего суетного. Даже пошловатый Войнович, публикуясь тогда в "Новом мире", не позволял себе и капли того, что он потом ушатами излил в своем «Чонкине», или как его там. Нынешние никем не избранные и не признанные наследники Твардовского не удержали его строгий вкус по отношению к русской литературе. И при этом высокомерно, с политическими даже намеками пытаются учить других.

Юрий Кувалдин О ЗАКРЫТИИ "НОВОГО МИРА" (Реакция на публикацию в журнале «Нева» воспоминаний Сергея Яковлева "На задворках "России")

Спотыкаясь, пьяный, я посмотрел на Андрея Платонова у ворот Литинститута. "Это наши лежат в овраге!" — крикнула мать Нагибина. В овраге лежал Твардовский в обнимку с Нагибиным. Хрущев встал, стукнул пальцем по столу и сказал: "Печатать!" Твардовский открыл белую дверь, перед ним — Солженицын… У памятника Есенину на Тверском бульваре Нина Краснова сказала мне: "Я люблю Твардовского за то, что он лежал в овраге. Потому что я люблю овраги…"

Я нарочно начал свои заметки с некоторого пародирования событий, свидетелем которых я был. Но в данном случае я выступаю не как арбитр, а как заинтересованное лицо постольку, поскольку слишком большую часть моей жизни занимала история литературной борьбы. Я не хочу сказать, что я всегда особенно симпатизировал тому же "Новому миру" или, скажем, "Молодой гвардии", или «Октябрю», или какому-то другому журналу, но я всегда очень остро воспринимал свежие публикации, которые появлялись там. Во всяком случае, когда я много лет назад прочитал в "Новом мире" повесть Константина Воробьева "Убиты под Москвой", признаюсь теперь принародно, я заплакал. В этом смысле я должен вспомнить выдающегося питерского певца Аркадия Северного. Почему? Потому что это удивительный, как старые новомировские авторы, непревзойденный, незаслуженно забытый и до конца не оцененный певец, который своими песнями, своей приблатненной дворово-уличной манерой пения, своим неповторимым фирменно-хрипловатым, трогающим и раздирающим душу голосом, своим тембром специфической окраски, надрывными нотами и вибрациями и своей искренности, вызывал у слушателей слезы. Когда гроб с его телом опускали в яму крематория, ребята, вопреки директивам кладбища, включили в его исполнении "Сладку ягоду"… Над песнями Аркадия Северного я плакал так же, как над повестью Константина Воробьева "Убиты под Москвой".

Я вообще воспринимаю русскую литературу как плач, сострадание и печаль, то есть как высшую форму искренности. Недаром в истории нашей литературы были такие гениальные творения, как "Плач о погибели Земли Русской", или "Слово о полку Игореве" — это ведь тоже плач, это же, по существу, похороны.

Я говорю все это к тому, что "Новый мир" под редакцией выдающегося русского поэта Александра Твардовского, автора очень любимой мной поэмы "Василий Теркин", вызывал во мне те же самые чувства, которые и вызывает только настоящее искусство, а настоящее искусство невозможно без предельной искренности. Кстати, об искренности в литературе и о других проблемах, которых я здесь касаюсь, говорил в своих статьях Владимир Лакшин — первый читатель моей книги "Улица Мандельштама", который приветствовал меня как прозаика.