День Литературы, 2001 № 04 (055) - [28]

По случаю визитера Август приказал со всей Польши серебро на стол выставить.

Сел Петр за этот стол.

Ожидая, пока кушанье подадут, в задумчивости серебряную тарелку пальцами измял. Потом заметил свою оплошку и, каб исправить ее, скомкал тарелку, будто салфетку и под стол бросил.

Но король Август не понял высокого политеса и, вообразив, будто царь Петр испытать его желает, принял вызов.

Тоже серебряной тарелкой, глядя на Петра, по своим губам провел, так что измялась посудина, будто салфетка.

Петр Первый такие увеселения весьма любил.

Ни слова не говоря, взял серебряное блюдо и руки им вытер, будто полотенцем.

Август кубок серебряный смял. Петр супницу серебряную в блин превратил.

Август узелки на ножах столовых завязывает. Петр канделябры в серебряные шары свивает.

Так и трудились, покуда кушанье не принесли.

И только когда принесли, сообразили, что кушать не чем и не с чего. Искореженный сервиз под столом лежит.

Пришлось прямо со стола руками кушать.

Ну и что?

— У нас пословица есть… — сказал Петр. — Если сила есть… Знаешь?

— Ага! — Август кивнул. — У нас тоже в Польше говорят, если сила есть, и сервиза не надо…

ПРУТСКИЙ ПОХОД

Петр Первый великим полководцем был.

Правда, иногда и у него промашки получались…

Вот однажды он в поход на турков пошел.

— Пошли-ка, ребята, — сказал, — на турков сходим. Побьем их маленько, а то чего-то давно они небитые.

Но турки не знали о решении Петра и сами окружили его со всей армией на Пруте.

Однако Петр не растерялся.

Вызвал Шафирова и сказал:

— Ты, Шафиров, один у меня умный. Поезжай к туркам, скажи, что я им все отдам, если меня живым выпустят. Поселюсь в Петербурге у себя, буду там жить на старости, в окошко на Европу глядеть…

— Гыр-гыр! — Шафиров отвечает. — Пошто, государь поганым туркам державу-таки отдавать? Им и денег хватит, а держава, гыр-гыр, нехай нам останется.

— Делай, как знаешь! — ответил Петр. — А мне только бы живу остаться.

Шафиров откупился от турков деньгами, отпустили турки Петра с его армией.

— Эх, голова, голова! — сказал тогда Петр. — Не быть тебе на плечах, если б не была так умна!

А Меншиков, слышавший эти слова императора, спросил:

— А пошто пасмурной-то такой, Петр Алексеевич?

— Так державу ведь, Сашка, жалко… — ответил Петр. — Я же ее яврею отдал.

— Да ну тебя, камарад… — сказал светлейший. — Повесь Шафирова этого, да и дело с концом…

— А ведь ты правду сказал, Сашка… — подумав, сказал Петр и уже радостней повторил. — Эх, голова, голова…

— Да! — сказал он. — Прав ты, камарад… Все рано ведь и Шафирова к людскости надо приучать.

ОПАЛА НА МЕНШИКОВА

Хотя при Петре Первом и не было еще антисемитизма, но Петр уже тогда решительно пресекал его.

Однажды его денщик Девиер посватался к сестре светлейшего князя Меншикова, а тот вместо благодарности приказал высечь Антона Мануиловича.

Оправившись от побоев, Девиер сообщил об этом Петру, и царь немедленно отправился к Меншикову сам.

— Ты чего, совсем охренел, камарад? — спросил он. — Ты пошто Девиеру-то отказал, а? Ты кем меня перед Европой выставить хочешь?

И хотя Меншиков и отдал сестру Девиеру, но царь так и не простил светлейшего.

Посоветовавшись с Девиером, приказал засудить князя, и только неожиданная смерть Петра отсрочила наказание.

— Дубовые сердца хочу видеть мягкими… — любил говаривать Петр.

ГУЛЯЩИЕ ДЕВКИ РУССКОЙ ИСТОРИИ

Вообще-то Петру Первому очень нравилось царем быть.

Но иногда и на него уныние находило.

Сядет, бывало, и плачет, дескать, вот привел черт в этой стране царем родиться!

— Лучше бы мне, камарад Алексашка, плотником в Амстердаме быть!

— Это ты через край хватил, мин херц! — Меншиков его утешал. — Плотником — и в Амстердаме, небось не сладко?

— Дурак ты, камарад Алексашка… Если бы я не знал сам, ежели б не был плотником в Амстердаме, разве стал бы говорить такое?

— Ну был, мин херц… — Меншиков говорит. — А чего же не остались там, если понравилось?

— А бабы, камрад Алексашка, дуры… — Петр отвечает. — Говорю там одной девке, дескать, люби меня так! А она, дура, ни в какую… Нет, говорит, не буду. Ежели не царь ты, то мне и дела до тебя нет! Из-за их, из-за дур этих, и не исполнил своего желания!

— А давай, мин херц! — Меншиков тогда говорит. — За девок за этих гулящих выпьем!

— С какой радости, камарад? Охренел ты совсем?!

— Да как же не выпить, мин херц! Если гулящая амстердамская девка в должности тебя удержала, ей памятник на Руси поставить надо! Петра Великого нам эта девка уберегла! Давай за ее место в русской истории, мин херц, выпьем!

— Хрен с тобой, камарад! Наливай! Чего только не сделаешь для нее…

— Для русской истории…

— Для ее, Сашка…

Эрнест Султанов ПОЭТ И ПОЛИТИКА

Ваше слово, товарищ Маузер.

Пишите Кровью своего Духа.

Буржуазная жизнь — в ней нет ничего ни трагического, ни ужасного. Она просто на это неспособна. Единственное более-менее точное определение, которое ей можно дать, — это тоска. Тоска, когда даже самое привлекательное и вожделенное приедается. Когда уже все кажется не то. И вот в этом доведенном до крайности "не то", в этой максимализированной скучности мира и зарождается яркость, зарождается как мысль, как стремление сброситься с моста — настолько все погано.