День Литературы, 2001 № 04 (055) - [11]

В особенности — от культурных сливок,

От сливок, взбитых сливками культуры

Для сливок общества.

Не тот обмен веществ…

…………………….

Сырую рыбу ела на Ямале,

Сырой картофель на осеннем поле,

Крапивный суп и щи из топора

В подвале на Урале…

……………….

А тут, когда настало

Такое удивительное время

И все, что хочешь, всюду продается —

Моря и горы, реки и леса,

Лицо, одежда, небеса, продукты

Включая сливки общества, — тошнит

Меня как раз от этих самых сливок…

В постсоветский период начинается в поэзии Юнны Мориц время прямого действия. С пугающей многих откровенностью она отворачивается от более чем благополучных друзей, от своего либерального окружения, от самых либеральных журналов. Она с головой уходит в какое-то бродяжничество, народное бомжество, помойничание, как бы самоунижаясь до тех старушек, которые в аккуратно заштопанных пальто аккуратно роются в помойках, выбирая себе питание на жизнь. Вдруг гонимое нищее гетто заговорило в ней во весь голос, и она встала рядом с ныне отверженными постсоветским режимом. Уже их глазами она смотрела на новую власть и либеральную культуру. Она уже кричит во весь голос: "Такая свобода, / что хочется выть". Она становится поэтом из гетто обездоленных: "А старушка вот плохая, / вспоминает вкус конфет, всем назло не подыхая…". Она среди тех, кто "не умеет культурно /свое место занять в гробу…", идет учиться у народа его языку, хлесткому, площадному, бунтарскому.

Очень Моника любила

Хер сосать дебила Билла.

Сербия — не Моника,

Там своя гармоника!..

Как часто, увы, бывает у талантливых поэтов, в поэзии Юнна Мориц более смела и откровенна, чем в своих интервью. Беседуя с давно ей знакомыми либеральными журналистами, она все же обходит острые вопросы и даже старается найти оправдание своим вызывающим стихам. Как поэт, она издевается над Хавьером Соланой и Клинтоном, над банкирами и политиками, не стесняясь и не останавливаясь ни перед чем в своих выражениях. Передо мной лежат ее последние сборники «Лицо» и "Таким образом". Они наполнены лексикой анпиловских бунтарей, они созвучны самым ожесточенным страницам газеты «Завтра». Они беспощадны по отношению к палачам и богачам. Они едки и язвительны по отношению к западной цивилизации во главе с США. Это откровенная поэзия протеста. Откуда эта смелость и этот протест? Я вывожу их из потаенного гетто, заложенного с детства в душе маленькой киевлянки. Но, думаю, у каждого из сотен тысяч ныне протестующих есть своя потаенная ниша, своя глубинная причина для протеста. В конце концов, и у Александра Проханова, и у Василия Белова они — эти причины — тоже разнятся. Каждый шел к своему противостоянию с нынешней бесовщиной своим путем. Юнна Мориц с образом гонимого гетто в душе нашла себе в современной России точно обозначенное, ею воображаемое и ею воспроизведенное в стихах место певца в переходе, зарабатывающего таким нелегким трудом деньги на помощь близким. Думаю, все свои яркие протестные стихи Юнна Мориц пишет с точки зрения этого нищего наблюдателя жизни, обездоленного музыканта-побирушки в уличном переходе или в переходе метро. Это ее будто бы самоуничижение лишь поднимает поэта над всей сытой, богатеющей на глазах нищего народа, культурной тусовкой: "Искусство шутом враскоряку жрет / на карнавале банд… / Кто теперь сочиняет стихи, твою мать?.. / Выпавший из гнезда шизофреник. / Большой настоящий поэт издавать / должен сборники денег…" Она презрительно отвернулась от сборникоденежных поэтов, она не хочет быть с великими лакеями, вспомним ту же семейку Ростроповичей, жадно слетающихся на деньги, нет, ей противно такое величие. "Какое счастье — быть не в их числе!.. / Быть невеликим в невеликом доме, / в семействе невеликих человечков…" Юнна Мориц несет в себе образ гонимого еврейства, и ей в нынешней поэзии явно не по пути с тем же еврейством, вышедшим из гетто, пересевшим в «Мерседесы» и переехавшим в особняки. Она своей поэзией входит в противостояние и с еврейством всемирным, европеизированным, забывшим про гетто обездоленных и заботящимся лишь о правах граждан мира, скажем, с поэзией такого рафинированного сноба, как Давид Самойлов, для которого Юнна Мориц со своей гонимостью и отверженностью гетто наверняка была чересчур местечкова. Вот и в нынешней действительности Юнна Мориц ассоциирует себя не с богатой финансовой элитой и не с прикормленными ими культурными лакеями, а с униженной бедолагой, поющей в переходе. Это у нее не единичное стихотворение, а повторяющийся мотив. Знак поэта, его нынешняя мета.

Тут я давеча клянчила работку,

Чтоб родимого спасти человека,

Прикупить ему скальпель с наркозом.

Обратилась к одному прохиндею,

Гуманисту в ранге министра,

Борцу за права чикатилы…

………………

— Ты очнись, оглянись, что творится!

Президент еле кормит семейство!

А уж я обнищал невозможно!

Тут приехала за ним вождевозка,

И помчался он работать бесплатно,

Голодать на кремлевских приемах,

Делить нищету с президентом.

А я мигом нашла себе работку —

Подхватила я свой аккордеончик,

В переходе за денежку запела,

В переходе, в подворотне, на крыше,

Ветром, ливнем, а также метелью

Заработала на скальпель с наркозом.