День Литературы, 2001 № 02 (053) - [20]

Г.Щ-ова вообще очень зависима от общественного мнения, от ситуации, которая складывается у преуспевающих авторов-женщин. Начитавшись А.Марининой, пытается выстроить некое подобие детективного сюжета. Вдохновленная успехом физиологического творчества Людмилы Улицкой, неутомимой исследовательницы всех закоулков человеческой плоти и особенно лобковой ее части, Г.Щ-ова пытается тем же самым напичкать и свою прозу. Трудно представить, однако, женщину, которая, не имея вкуса к материальной культуре и чувственным наслаждениям, с нею связанным, могла бы талантливо реализоваться в области сексуальных отношений. Хотя бы на бумаге.

Я не могу отождествлять героиню романа писательницу Пощекину непосредственно с Г.Щ-овой, но думаю, все-таки не случайно сказано: "У меня нет этих желаний. Абсолютно. Я фригидна или как там это называется".

Не оттого ли все сексуальные сцены в ее романе умозрительны, а иногда носят извращенный характер: "Ольгу бы я раздела и прошлась по ней пальцами, прокатала бы подушечками все ее родинки, погрелась бы в ее ложбинках. Может, я извращенка?" Или: "Помню, как я вынюхивала маленького сына, как мне сладостно было вторгаться в тугой сфинктер его попки…" ("Сфинктер попки", — Л.Улицкая, уверен, никогда не позволила бы себе эту смысловую тавтологию.)

Несколько проще ей в области идеологии, потому что здесь никем не предоставляется ни малейшего выбора. Г.Щ-овой остается только пересказать своими словами, но с должной интонацией убежденности установки господствующей идеологии: "Я понимаю, что это не по-христиански, но коммуно-фашистов я убивала бы своей рукой. После ГУЛАГа так ничего и не понять! Какой же еще опыт, Господи, ты можешь предложить этому народу?!"

Любопытно знать: среди причин, по которым "Новый мир" так щедро предоставляет ей свои страницы, — какое место занимают подобные строки, не первое ли?

Строки, что и говорить, подкупают своей искренностью, простодушием. Хотя, пожалуй, они слишком простодушны и, если вслушаться, могут прозвучать двусмысленно. Особенно последняя фраза.

Как все-таки прав Дж. Сорос, что отказался финансировать журналы, где способны только компрометировать идеи либерализма.

Станислав Куняев ПУТЬ КО ХРИСТУ!

"Путь Христа" — так называется поэма Юрия Кузнецова, три части которой печатались с перерывами в "Нашем современнике".

"Детство Христа" не вызвало ничего, кроме настороженного любопытства. "Юность Христа" повлекла за собой уже отчетливо выраженное недовольство и претензии со стороны и людей, не ведающих, как лоб перекрестить, и со стороны ряда священников. Третья же часть — собственно, "Путь Христа" — вызвала настоящую бурю.

Впрочем, привыкать ли Юрию Кузнецову? С момента его появления в русской поэзии вот уже 30 лет его имя в эпицентре нескончаемого скандала. Суть не в этом. Суть в другом — более существенном.

Прежде всего: само обращение Кузнецова к образу Христа было ожидаемо для трезвого и вдумчивого читателя.

Более двух десятков лет назад на рубеже 80-х годов он написал стихотворение «Стук» — и сейчас читающееся, как предельно точное воплощение развоплощенной души современной человеческой особи, отрекшейся от веры, разрушившей и растоптавшей святыни и замершей на краю пропасти в смертной тоске и в полупонимании свершившегося.

Рухнул храм. Перед гордым неверьем

Устояла стена. А над ней

Нарисованы суриком двери

С приглашеньем: "Стучите сильней!"

Что жалеть? Не такие потери

Проходили за давностью дней.

Для кого предназначены двери?

Кто просил, чтоб стучали сильней?

Разве можно туда достучаться?

Все равно за стеною обрыв…

Но со стуком принес святотатца

В эту глушь запоздалый порыв.

Сам хватился убогой потери.

Да забыл он за давностью дней —

Сам взрывал. Сам чертил эти двери

И просил, чтоб стучали сильней.

Из этого тупика, казалось, нет и не будет выхода. Ощущение безнадежности еще более усиливалось в стихотворении «Вина», где поэт прощался с ХХ веком, оставляя единственную надежду заблудшим — на осознание своей вины за содеянное и способности принять кару за собственное забвение и святотатство.

Мы пришли в этот храм не венчаться.

Мы пришли в этот храм не взрывать.

Мы пришли в этот храм попрощаться.

Мы пришли в этот храм зарыдать.

……………………………………………..

Полон воздух забытой отравы,

Не известной ни миру, ни нам.

Через купол ползучие травы,

Словно слезы, бегут по стенам.

Наплывают бугристым потоком,

Обвиваются выше колен…

Мы забыли о самом высоком

После стольких утрат и измен.

Помните финал гоголевского «Вия»? "И заросла церковь густым бурьяном, и никто никогда не найдет к ней дороги. Так навеки и осталась церковь, с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги". В развалинах, куда люди пришли для последнего прощания, нет следов нечистой силы, но храм так же заброшен и скоро порастет непроходимой травой последняя тропинка, ведущая к нему… По закону неотвратимого возмездия за измену и отречение от веры и истории предков трава забвения превращается в гибельное всепожирающее пламя.

Да, текут наши чистые слезы.

Гулко вторит заброшенный храм,